Маримачо от ее травм и примирить с обществом и мужчинами. Он решил снова превратить ее в типичную дочь Лимы — женственную, остроумную и с «изюминкой» (возможно, такую же, как и девица Перричоли?).
По мере того как росла слава Хоакина и спрос на него — его приглашали судить международные матчи в Лиме и за рубежом, предлагали работу в Мексике, Бразилии, Колумбии, Венесуэле (однако судья поступал как истинный ученый-патриот, отказывающийся от работы с новейшей электронной аппаратурой в Нью- Йорке ради примитивных опытов над туберкулезными белыми мышками на улице Сан-Фернандо), — атаки юноши на сердце греховодницы становились все настойчивее. Он пытался отыскать, как дымок от костра индейцев апачей на холмах, как отзвук тамтама в африканских джунглях, хоть неприметные признаки того, что Сарита Уанка Салаверриа может уступить. Хоакину показалось, будто он их обнаружил. Однажды вечером, когда они выпили по чашке кофе с коржиками в ресторанчике «Гаити» на Пласа-де-Армас, Хоакину удалось задержать в своих руках правую руку девушки более чем на минуту (время отмечено совершенно точно: голова судьи работала, как хронометр). Несколько позднее состоялся матч между национальной сборной и бандой душегубов, прибывших из страны с непонятным названием (то ли Аргентина, то ли что-то в этом роде). Иностранные футболисты играли в бутсах, усаженных гвоздями и шипами, такими же были наколенники и налокотники, так что обувь и защитные повязки служили скорее для нанесения травм противнику. Не прислушиваясь к доводам приезжих игроков (кстати, совершенно справедливо), что в их стране в футбол играют именно так (превращая игру в истязание вплоть до преступления?), Хоакин Иностроса Бельмонт удалял их с поля одного за другим, пока перуанская команда не одержала победу, так как практически ей не с кем стало сражаться. Как полагается, толпа вынесла судью на плечах, а Сарита Уанка Салаверриа, когда они остались вдвоем, обняла его за шею и поцеловала (в порыве патриотизма? Как спортсменка спортсмена?). Однажды Хоакин заболел — цирроз постепенно и неуклонно разъедал печень любимца стадионов и периодически повергал его в кризисное состояние. Целую неделю он провел в больнице Карриона, и Сарита не отходила от него, а однажды ночью он даже видел, как она пролила несколько слезинок (уж не над ним ли?). Все это вселяло в него надежду, и каждый день, прибегая к новым аргументам, он предлагал девушке вступить с ним в брак. Но бесполезно. Сарита Уанка Салаверриа присутствовала на всех его матчах (комментаторы сравнивали его искусное судейство с мастерством дирижера симфонического оркестра), она выезжала с ним за границу и даже перебралась в «Колониальный пансион», где Хоакин тогда жил со своей сестрой-пианисткой и престарелыми родителями. Однако девушка отказалась от того, чтобы их братские отношения перешли в сожительство. Неуверенность (ромашка, лепестки которой бесконечно обрывает бедный влюбленный) усугубляла страсть Хоакина Иностросы Бельмонта к алкоголю. В конце концов он чаще бывал пьяным, чем трезвым.
Алкоголизм стал ахиллесовой пятой Хоакина, тем препятствием, которое — по словам понимающих людей — помешало ему судить матчи в Европе. А вместе с тем как объяснить тот факт, что человек, потреблявший такое количество спиртного, занимался профессией, требующей исключительного физического напряжения? Но факт остается фактом (история полна подобных загадок): судья увлекался и тем и другим, а когда ему исполнилось тридцать лет, отдавался своим увлечениям уже одновременно, то есть выходил на поле пьяным в стельку и мысленно судил матчи, сидя в баре.
Алкоголь не отразился на его таланте, не испортил зрения, не подорвал авторитета, не мешал его карьере. Правда, случалось, среди матча на него нападала икота, а однажды (клевета всегда отравляет воздух и ранит добродетель), как утверждают, одержимый жаждой, словно в пустыне Сахара, судья вырвал из рук врача, спешившего на помощь игроку, бутылку с какой-то примочкой и одним залпом выпил жидкость, будто родниковую воду. Однако эти эпизоды — о гениях всегда ходят небылицы и анекдоты — не отразились на блестящей карьере Хоакина Иностросы Бельмонта.
Так, среди оглушительных оваций стадиона и тяжких запоев, которыми он пытался заглушить угрызения совести (словно щипцы инквизитора, вырывавшие куски мяса, или орудие пытки, ломающее кости) и успокоить свою душу миссионера, проповедовавшего истинную веру (уж не «свидетелей ли Иеговы»?), будучи виновным в том, что когда-то в юности безумной ночью он изнасиловал несовершеннолетнюю в Ла- Виктории (Сариту Уанку Салаверриа?), Хоакин Иностроса Бельмонт достиг возраста расцвета — пятидесяти лет. Это был мужчина с широким лбом, орлиным носом, пронизывающим взглядом, добропорядочный и доброжелательный, в совершенстве владевший своей профессией.
Случилось так, что Лима стала ареной самого важного события в истории футбола середины века: здесь состоялся финал Южноамериканского чемпионата по футболу между командами, которые на отборочных играх нанесли позорное поражение своим противникам. Это были команды Боливии и Перу. Несмотря на то что по традиции такой матч должен судить представитель нейтральной страны, обе команды, особенно боливийская (здесь надо отметить благородство жителей Плоскогорья соседней страны, их андское великодушие и достоинство индейцев аймара), требовали, чтобы судьей был знаменитый Хоакин Иностроса Маррокин. И так как игроки, в том числе запасные, а также тренеры угрожали забастовкой, в случае если их требование не будет удовлетворено, федерация дала свое согласие, и «свидетель Иеговы» получил право судить матч, который, как все предсказывали, должен стать эпохальным.
В то воскресенье тяжелые серые облака над Лимой расступились, чтобы солнце своим теплом сделало спортивную встречу еще жарче. Сотни людей провели ночь на холоде в надежде достать билеты, хотя было известно, что уже за месяц все места были раскуплены. На заре окрестности Национального стадиона заполнились бурлящим потоком зрителей, жаждущих перекупить билетик и способных на любое преступление, лишь бы попасть на матч. За два часа до начала на стадионе яблоку негде было упасть. На восточной трибуне собралось несколько сотен граждан великой южной страны (может быть, Боливии?), прибывших в Лиму с горных вершин на самолетах, в автомобилях и пешком. Возгласы и приветствия приезжих и местных болельщиков, вопли пищалок накаляли атмосферу перед выходом команд.
В связи с огромным скоплением народа власти приняли меры предосторожности. Чтобы гарантировать безопасность и мирное сосуществование граждан как на трибунах, так и на поле, в Лиму прибыла знаменитая полицейская бригада, та самая, что за несколько месяцев до славного события, проявив чудеса героизма и отваги, мужества и доблести, очистила от преступников и бродяг район Кальяо. Гордость бригады, прославленный капитан Литума — гроза преступников, возбужденно шагал по полю, обходил ворота стадиона и прилегающие к нему улочки, проверяя, на месте ли патрули, и отдавая взволнованные указания своему мужественному помощнику — сержанту Хаиме Конче.
На западной трибуне, стиснутые ревущей толпой и почти бездыханные к моменту первого судейского свистка, находились кроме Сариты Уанки Салаверриа (последняя, с мазохистским постоянством жертвы, неразлучной со своим мучителем, всегда присутствовала на матчах, которые судил Хоакин) уважаемый дон Себастьян Бергуа, недавно восставший со своего скорбного ложа, куда его повергли ножевые раны от руки коммивояжера медицинских препаратов Луиса Маррокина Бельмонта (уж не он ли сидел на северной трибуне по специальному разрешению тюремных властей?), Маргарита — супруга дона Себастьяна и Роза — их дочь, почти исцелившаяся после нападения целой стаи крыс (о, жуткое утро в сельве!).
Ничто не предвещало трагедии, когда Хоакин Иностроса (Тельо? Дельфин?), который по традиции должен был совершить олимпийский круг почета в благодарность за овации — он шагал красивый, изящный, — дал знак начать игру. Более того: все происходило в обстановке энтузиазма и корректности, о чем свидетельствовали и действия игроков, и одобряющие аплодисменты трибун, и прыжки вратарей. С первого же момента стало ясно, что предсказания сбудутся: игра будет равной и хотя и благородной, но достаточно напряженной. Воодушевленный как никогда, Хоакин Иностроса (Абриль?) скользил по зеленому полю, не мешая при этом игрокам и всегда занимая наиболее выгодную позицию; его указания — суровые, но справедливые — не допускали, чтобы азарт превратил состязание в безобразную драку. Но у каждого человеческого существа есть свои границы возможного, и даже святейший «свидетель Иеговы» не мог помешать тому, что с бесстрастием факира и флегматичностью англичанина предрешил рок.
Дьявольский механизм неумолимо заработал во втором тайме, когда счет был «один-один», а зрители уже оглохли от криков и отбили себе ладони. Про себя капитан Литума и сержант Конча удовлетворенно отметили, что все идет хорошо, никаких инцидентов — ни краж, ни драк, ни похищения детей. Ничто пока не отравляло вечера.
Но ровно в четыре часа тринадцать минут пятьдесят тысяч зрителей были потрясены неслыханным происшествием. Вдруг из дальнего угла южной трибуны появился человек — худой, высоченного роста зубастый негр; он легко перепрыгнул через сетку, отделявшую трибуны, и, издавая непонятные крики,
