Но Дикарка продолжала отбиваться.

— Литума, скажи ему, чтобы он меня отпустил.

— Не отпускай ее, приятель, — сказал Литума. — А ты, шлюха, делай свою работу.

Лейтенант машет рукой до тех пор, пока лодка не превращается в белую точку. Жандармы взваливают чемоданы на плечи и уходят с пристани. На площади Санта-Мария де Ньевы они останавливаются, и сержант указывает на холмы, где среди лесистых дюн белеют стены и поблескивают крыши строений, — это миссия, господин лейтенант, вон главное здание, там живут монашенки, господин лейтенант, а левее часовня. Лейтенант оглядывается вокруг: коренастые фигуры индейцев, хижины с похожими на капюшоны крышами из пальмового волокна. Полуголые, грязные женщины с апатичными лицами что-то размалывают, прислонившись к стволам капирон. Жандармы идут дальше, и офицер оборачивается к сержанту: ему не удалось толком поговорить с лейтенантом Сиприано, почему он не остался хотя бы ввести его в курс дела? Но ведь если бы он упустил лодку, ему пришлось бы ждать целый месяц, господин лейтенант, а он спал и видел, как бы поскорее уехать. Пусть он не беспокоится, сержант в два счета введет его в курс дела. Блондин ставит на землю чемодан и указывает на неказистую хижину — вот он, господин лейтенант, самый захудалый полицейский участок в Перу, и Тяжеловес — а он будет жить вон там, напротив, господин лейтенант, и Малыш — они подберут ему пару агварунок в служанки, и Черномазый — служанок здесь хоть завались, только их и хватает в этой дыре. Входя в дом, лейтенант трогает герб, подвешенный к стропилу, и он издает металлический звук. Крыльцо без перил, половицы и доски, из которых сколочены стены, грубо обтесаны и плохо пригнаны, всю обстановку первой комнаты составляют соломенные стулья, письменный стол, вылинявший флажок. Через открытую дверь видно заднее помещение: четыре гамака, несколько винтовок, железная печка, мусорное ведро — ну и убожество. Не выпьет ли лейтенант пивка? Оно, должно быть, холодное, они с утра поставили несколько бутылок в ведро с водой. Лейтенант кивает, Малыш с Черномазым выходят — губернатора зовут, кажется, Фабио Куэста? Да, он симпатичный старичок, но лучше ему представиться попозже, господин лейтенант, после обеда он отдыхает — и возвращаются с бутылками и стаканами. Они пьют, сержант поднимает стакан за здоровье лейтенанта, жандармы расспрашивают о Лиме, офицер интересуется, что за народ в Сайта-Мария де Ньеве, кто здесь кто, — а монашенки из миссии хорошие женщины? — и много ли мороки от чунчей. Ладно, они еще потолкуют вечером, а сейчас лейтенант хочет немного отдохнуть. Они предупредили Паредеса, что хотят отпраздновать прибытие господина лейтенанта, он приготовит для них что-нибудь особенное, и Блондин: Паредес — это хозяин таверны, господин лейтенант, у него все столуются, и Черномазый: он еще и плотник, а Тяжеловес: и вдобавок знахарь или вроде того, вечером они его представят господину лейтенанту, славный человек этот Паредес. Жандармы несут чемоданы в хижину напротив, офицер, зевая, идет за ними и, войдя, бросается на койку, которая стоит посреди комнаты. Он сонным голосом прощается с сержантом и, не поднимаясь, снимает фуражку и ботинки. Пахнет пылью и крепким табаком. Мебель в комнате небогатая: комод, две скамейки, стол да лампа, подвешенная к потолку. На окнах проволочная сетка, и сквозь нее видно площадь: женщины у капирон по-прежнему что-то мелют. Лейтенант встает и выходит в другую комнату. Она пуста, и в ней есть маленькая задняя дверь. Он открывает ее, и она оказывается скорее окном, чем дверью: лесенки нет, а пол — на высоте двух метров от земли, заросшей кустами мате. В нескольких шагах от хижины начинается густой лес. Лейтенант расстегивает брюки, мочится, а когда возвращается в первую комнату, сержант уже снова там: опять этот надоеда, господин лейтенант, агварун по имени Хум. А переводчик: агварун говорит, дьявол, солдат врать, и лимабукварь, и правительстволима, сеньор. Аревало Бенсас смотрит вверх, щитком приложив руки к глазам: его не проведешь, дон Хулио, язычник притворяется сумасшедшим, но Хулио Реатеги качает головой: нет, Аревало, он все время тянет одну и ту же песню, Реатеги уже знает ее наизусть. По-видимому, он что-то вбил себе в голову — буквари да буквари, но кто его, к черту, поймет. Над Сайта-Мария де Ньевой пылает солнце, и солдаты, индейцы, хозяева жмурятся и вытирают пот. Мануэль Агила обмахивается соломенным веером. Дон Хулио, наверное, очень устал? Ему пришлось изрядно поработать в Уракусе? Не без этого, потом он им спокойно расскажет, а сейчас ему нужно сходить в миссию, он скоро вернется. Хорошо, они подождут его в управе, капитан Кирога и Эскабино уже там. А переводчик: туда и сюда, лоцман сбежать, уракуса родина, пируанофлаг. Мануэль Агила заслоняет веером лицо от солнца, и все-таки у него слезятся глаза. Пусть не надрывается, не поможет, заварил кашу — расхлебывай, переведи ему это, переводчик. Лейтенант не спеша застегивает брюки, сержант, засунув руки в карманы, прохаживается по комнате. Он уже не в первый раз приходит, господин лейтенант. К лейтенанту Сиприано он приставал до тех пор, пока тот не вышел из себя и не нагнал на него страху. С тех пор этот язычник перестал морочить ему голову. Но вот хитрец — наверняка пронюхал, что лейтенант Сиприано уезжает из Санта-Мария де Ньевы, и тут же прибежал попытать счастья у нового лейтенанта. Офицер завязывает шнурки ботинок и встает. Он, по крайней мере, не скандалист? Сержант делает неопределенный жест — буянить-то он не буянит, но уж упрям, настоящий мул, хоть кол на голове теши. Когда произошла эта история? Когда губернатором был сеньор Хулио Реатеги, еще до того, как в Ньеве появился полицейский участок. Лейтенант выходит из хижины, хлопнув дверью: черт знает что, не прошло и двух часов, как он приехал, и уже приходится приниматься за работу, неужели этот чунчо не мог потерпеть до завтра? А переводчик: капралэль-гадо дьявол! Дьявол капитанартемио! Но капрал Дель-гадо не сердится, а смеется вместе с солдатами, и кое-кто из индейцев тоже смеется: пусть буянит, пусть ругает его и капитана, посмотрим, кто будет смеяться последним. А переводчик: говорит, голодный, господин капрал, тошнит, нутро выворачивает, господин капрал, говорит, пить, дать ему воды? Нет, дудки, и, возвысив голос: кто даст ему воды или еды, будет иметь дело с капралом, пусть переводчик скажет это всем язычникам Санта-Мария де Ньевы, потому что они, хоть и придуриваются, строят улыбочки, но в душе кипят злостью. А переводчик: сын шлюхи, господин капрал, эскабино-дьявол, ругается. Теперь солдаты только улыбаются и украдкой посматривают на капрала, а он: прекрасно, пусть только еще раз помянет мать, он ему покажет, когда его спустят вниз. Худой загорелый мужчина выходит им навстречу, снимает соломенную шляпу, и сержант представляет его: Адриан Ньевес, господин лейтенант. Он знает агварунский язык и иногда служит им переводчиком, это лучший лоцман во всем краю, и вот уже два месяца работает на полицейский участок. Ньевес и лейтенант обмениваются рукопожатием, а Малыш, Тяжеловес и Блондин отступают в сторону, пропуская офицера к письменному столу. Вот он, господин лейтенант, это и есть тот самый язычник — так здесь называют чунчей, и лейтенант улыбается: он думал, что они отращивают волосы до пят, и уж никак не ожидал увидеть плешивого. Голова Хума покрыта пушком, а крохотный лоб пересечен розоватым шрамом. Он среднего роста, коренастый; потертая юбка прикрывает его тело от пояса до колен. На безволосой груди — лиловый треугольник с тремя кружками, симметрично расположенными по периметру, а на скулах — по три параллельных черты. Татуировку довершают два маленьких черных крестика по обе стороны рта. Выражение лица у него спокойное, но в желтых глазах светится непокорность и какая-то фанатическая одержимость. С тех пор как его обрили, он сам бреет себе голову, и это очень странно, господин лейтенант, потому что для чунчей нет ничего унизительнее, чем лишиться волос. Лоцман может объяснить, в чем тут дело, господин лейтенант: для Хума это вопрос чести, они как раз говорили об этом, пока ждали лейтенанта. И сержант: может быть, с помощью дона Адриана они скорее столкуются с язычником; когда переводил знахарь Паредес, никто ничего не мог понять, а Тяжеловес: да ведь трактирщик только хвастает, что говорит по-агварунски, а на самом деле двух слов связать не умеет. Ньевес и Хум рычат и размахивают руками: он говорит, господин лейтенант, что не может вернуться в Уракусу, пока ему не возвратят все, что отняли у него, но ему хочется вернуться, и потому-то он бреет себе голову — в таком виде он при всем желании не может показаться на глаза сородичам, и Блондин: ну не сумасшедший? Так, а теперь пусть объяснит толком, что ему должны возвратить. Лоцман Ньевес подходит поближе к агваруну и, указывая на офицера, рычит и жестикулирует. Хум внимательно слушает, потом кивает и плюет. Ну, ну! Здесь не свинарник, нечего плеваться. Адриан Ньевес, надевая шляпу, поясняет — это он для того, чтобы лейтенант видел, что он говорит правду, и сержант — такой уж обычай у чунчей: по-ихнему, кто не плюет, когда говорит, тот врет, а офицер — только этого не хватало, этак они потонут в слюне. Они верят ему, Ньевес, пусть не плюет. Хум скрещивает руки, и татуировка у него на груди смещается и морщится. Он начинает говорить -быстро, почти без пауз, продолжая плевать вокруг себя и не сводя глаз с лейтенанта, который недовольным взглядом провожает каждый плевок. И голос, и жесты Хума полны энергии. А переводчик: воровать, дьявол, уракусакаучук, девочка, солдатыреатеги, господин капрал. Ну и печет! Чтобы защитить