такси, и он назвал какой-то адрес. Спрашивает: „Ты был когда-нибудь в бардаке?' – „Нет', – говорю. „Там и вылечишься, – говорит. – Вот увидишь. Только как бы не задержали тебя у входа'. И точно, когда приехали на место, дверь открыла старуха, его знакомая, и, как увидела меня, страшно рассердилась. „Ты что, с ума спятил? Младенца притащил? Сюда каждые пять минут легавые заглядывают, пиво бесплатно сосут'. Но под конец она меня пустила. „Только вот что, – сказала она, – вы у меня пройдете прямо в комнату и не выйдете до самого утра'. Тощий протащил меня через нижнюю залу так быстро, что я никого не заметил. Мы поднялись на второй этаж, и старуха открыла нам комнату. Мы вошли. Тощий еще свет не зажег, а старуха говорит: „Я пришлю тебе дюжину пива. Ладно, впускаю тебя с этим младенчиком, только оставь побольше денег в кассе. А девушек я сейчас пришлю. Позову Сандру, она любит сопляков'. Комната была большая и грязная. Посередине стояла кровать, на ней – красное одеяло, а под ней – ночной горшок, и еще там было два зеркала: одно на потолке, над кроватью, другое – на стене сбоку. На стенах прямо кишели голые мужчины и женщины – и нарисованные, и ножом нацарапанные. Потом вошли две женщины, принесли много бутылок пива. Они, видно, хорошо знали Тощего – поцеловались с ним, потом сели к нему на колени и давай его щупать; несли они черт те что. Одна была мулатка – худая, высокая, с золотым зубом, а другая – почти что белая и пожирней. Мулатка была лучше. Обе они подшучивали надо мной и называли Тощего „растлителем малолетних'. Они принялись за пиво, потом открыли немного дверь, чтобы слушать музыку с первого этажа, и стали танцевать. Вначале я все сидел молча, а после выпивки повеселел. Когда танцевал с белой, она сплющивала свои груди о мою голову, так что они почти вываливались из платья. Тощий опьянел и велел мулатке сделать стриптиз. Она станцевала мамбо в одних трусах, и вдруг Тощий набросился на нее и повалил на кровать. Белая взяла меня за руку и повела в другую комнату. „Это у тебя первый раз?' – спросила она. Я ответил, что нет, но она поняла, что я соврал. Она очень обрадовалась, сняла с себя все до нитки, подошла ко мне и сказала: „Дай Бог, чтобы ты принес мне удачу'».
Лейтенант Гамбоа вышел из своего кабинета и быстро, большими шагами пересек плац. Он пришел в учебный корпус в ту минуту, когда Питалуга, дежурный офицер, давал свисток на перемену: только что кончился первый утренний урок. Кадеты были в классах, сквозь серые стены слышался мощный гул – земля гудела, словно в воздухе шумно кружило какое-то чудовище. Гамбоа помедлил минуту у входа и поднялся в учебную часть. Там сидел сержант Песоа и что-то вынюхивал, уткнувшись в тетради своими недоверчивыми глазками.
– Идемте, Песоа.
Сержант последовал за ним, приглаживая пальцем редкие усы. Он шел, широко расставляя ноги, как кавалерист. Гамбоа ценил его: он был проворный, услужливый и незаменимый человек в походах.
– После уроков соберите первый взвод. Пусть кадеты возьмут винтовки. Поведете их на стадион.
– Проверка оружия, сеньор лейтенант?
– Нет. Нужно построить их в боевые группы. Скажите, Песоа, на последних учениях порядок не менялся? Я хочу сказать, наступление велось в обычном порядке: первое отделение впереди, за ним второе, а в конце третье?
– Нет, сеньор лейтенант, – сказал Песоа. – Наоборот. На учениях капитан приказал поставить в авангарде самых маленьких.
– Да, верно, – сказал Гамбоа. – Хорошо. Я жду вас на стадионе.
Песоа отдал честь и ушел. Гамбоа вернулся к казармам. Утро все еще было ясное и не очень сырое. Бриз едва шевелил траву на поле; лама, резвясь, скакала во весь опор по кругу. Наступало лето. Училище опустеет, жизнь упростится: служба станет легче, он сможет ходить на пляж раза три в неделю. Его жена к тому времени родит, они будут вместе катать ребенка в коляске. Кроме того, у него найдется время для занятий. Восемь месяцев не такой уж большой срок для подготовки к экзаменам. Говорят, на капитанский чин будет только двадцать мест, а всего претендентов – двести.
Он вошел в канцелярию. Капитан сидел за письменным столом и не поднял головы. Немного погодя, когда Гамбоа просматривал рапорт о военных учениях, он услышал:
– Скажите, лейтенант.
– Да, сеньор капитан.
– Что вы думаете? – Капитан Гарридо смотрел на него нахмурившись.
Гамбоа не сразу ответил.
– Не знаю, сеньор капитан, – сказал он. – Трудно сказать. Я начал расследование. Может быть, что- нибудь и выясним.
– Я не о том, – сказал капитан. – Я говорю о последствиях. Вы думали о последствиях?
– Да, – сказал Гамбоа. – Последствия могут оказаться очень серьезными.
– Серьезными? – Капитан улыбнулся. – Вы забыли о том, что этот батальон находится в моем подчинении, а первой ротой командуете вы? Чем бы все это ни кончилось, нам с вами несдобровать.
– Я об этом тоже думал, сеньор капитан, – сказал Гамбоа. – Вы правы. И не думайте, что все это мне очень нравится.
– Когда у вас намечается повышение по службе?
– В будущем году.
– У меня тоже, – сказал капитан. – Экзамены будут трудными, с каждым разом остается все меньше мест. Будем говорить прямо, Гамбоа. У нас с вами отличные послужные листы. Ни единого пятнышка. А мы будем за все в ответе. Этот кадет чувствует вашу поддержку. Поговорите с ним. Убедите его. Лучше позабыть обо всем этом.
Гамбоа посмотрел в глаза капитану Гарридо.
– Я могу говорить с вами вполне откровенно?
– Этого я и добиваюсь, Гамбоа. Я говорю с вами не как с подчиненным, а как с товарищем.
Гамбоа оставил папку с донесениями на полке и шагнул к письменному столу.
– Повышение по службе меня интересует не меньше, чем вас, сеньор капитан. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы получить эти погоны. Правда, я не хотел бы получить повышение здесь. Я не вполне хорошо чувствую себя среди этих ребят. Но одному я научился в училище: серьезному отношению к дисциплине. Без дисциплины все разлагается, гибнет. Наша страна в таком положении именно потому, что нет дисциплины, нет порядка. Только армия еще сохраняется целой и здоровой благодаря своей структуре, своей крепкой организации. Если правда, что этого парня кто-то убил, если правда, что кадеты у нас распивают спиртное, воруют и продают экзаменационные билеты, – я чувствую себя ответственным за все, сеньор капитан. Считаю, что я обязан разобраться во всей этой истории.
– Вы преувеличиваете, Гамбоа, – сказал капитан, несколько смутившись. Как и при разговоре с Альберто, он начал расхаживать по комнате. – Я не говорю, что все надо предать забвению. Что касается спиртных напитков и экзаменационных билетов, это, разумеется, не должно остаться безнаказанным. Но не надо забывать также, что армия прежде всего делает из ребенка мужчину. Мужчины курят, напиваются, играют, развратничают. Кадеты знают: если они попадутся, их исключат из училища. Нескольких уже исключили. Не попадаются только самые проворные. Чтобы стать мужчиной, надо испытать опасности, надо быть отважным. Вот что дает армия, Гамбоа, а не только дисциплину. И дерзость и смекалку тоже. Ну хорошо, об этом мы можем поспорить в другой раз. Сейчас меня волнует как раз второе. Совершенно бессмысленная затея! И все же, если дойдет до полковника, это может серьезно повредить нам.
– Простите, сеньор капитан, – сказал Гамбоа. – Я согласен с вами: пока я об этом ничего не знал, кадеты моей роты могут делать все, что им вздумается. Но теперь я уже не мог оставаться в стороне, я бы чувствовал себя их сообщником. Теперь я знаю, что не все в порядке. Кадет Фернандес пришел и сказал мне ни много ни мало, что все три взвода давно смеются мне в лицо.
– Они стали мужчинами, Гамбоа, – сказал капитан. – Они пришли сюда изнеженными детьми. А теперь посмотрите на них.
– Я сделаю их настоящими мужчинами, – сказал Гамбоа. – Когда закончим расследование, я, если понадобится, отправлю в совет офицеров всех кадетов моей роты.
Капитан остановился.
– Вы похожи на фанатичного монаха, – сказал он, повышая голос. – Вы что, хотите испортить себе всю карьеру?
– Офицер не портит карьеру, когда выполняет свой долг, сеньор капитан.
