требовавший суда, вместо всякого ответа заключается в секретную тюрьму, так как судьи не могут освободиться от точного исполнения указов. Несчастная страна, где даже святые, узнав о дифамации, которая висит над их головой, и убежденные, что незапятнанная репутация необходима для воздействия их примеров и их учения, не могут, однако, обезоружить клевету перед судьями, не прослыв еретиками и не претерпев всех ужасов тюрьмы, где неизвестность будущего еще более усиливает страдания.

XIX. Блаженный Хуан де Рибера, патриарх Антиохийский, также был обвинен перед инквизицией Валенсии, когда он занимал архиепископскую кафедру этого города. Говоря по правде, к нему не применили никаких ограничений; с ним хорошо обходились инквизиторы. Но это не является доказательством в пользу трибунала, одно существование коего уже опасно, и эта опасность становится более или менее грозной, в зависимости от важности, придаваемой доносам, которые закон инквизиции позволяет толковать с наибольшей суровостью.

XX. Хуан де Рибера был внебрачным сыном дона Педро Афан де Рибера, герцога д'Алькалы, маркиза Тарифы, графа Молареса, губернатора Андалусии, вице-короля Каталонии и Неаполя. В 1568 году он перешел с епископства Бадахоса на архиепископство Валенсии. Его жизнь была совершенно безупречна; удивлялись его безмерному милосердию и мужественному усердию в поддержке дисциплины духовенства; это возбудило ненависть плохих священников и грешников, распутство которых он старался пресечь. Они объединились и составили план погубить во что бы то ни стало его честь и хорошую репутацию, которою он пользовался.

XXI. Декретом от 31 марта 1570 года Филипп II поручил ему ревизию университета Валенсии и преобразование некоторых частей его внутреннего распорядка.[84] Архиепископ приступил к работе, но так не угодил некоторым докторам, что они составили против него заговор. Они набрали лжесвидетельства и искусно распространили их в городе и даже во всей Испании. Не довольствуясь попреками в происхождении, они расклеивали на улицах и публичных площадях сатирические и оскорбительные плакаты в течение целого года. Они сочинили позорящие пасквили и опубликовали брошюры с выборками из Священного Писания, применив их самым ехидным образом. Дело зашло так далеко, что один монах из их клики, проповедуя в одной из церквей Валенсии, молился от имени народа об обращении архиепископа и просил для него у Бога благодати озарения верою, чтобы он мог избежать вечного осуждения за публично совершенные грехи. Монах называл один грех за другим с неизменной старательностью и злостностью. Чтобы не упустить ничего, что могло бы опозорить прелата, его враги донесли на него инквизитору как на еретика, фанатика и иллюмината.

XXII. Св. Хуан де Рибера, полный смирения, не жаловался никакому судье и не хотел требовать наказания своих клеветников. Но духовный прокурор, узнав, что некий Онуфрий Гасет, член городского духовенства, был главным зачинщиком этой интриги, счел долгом донести на него наместнику и генеральному викарию архиепископа, утверждая, что эта вольность, до сих пор безнаказанная, клонится к подрыву авторитета церковной власти, к большому вреду для дисциплины и даже к соблазну верных, которые сочтут себя покинутыми, находясь под руководством такого пастыря. Священник Гасет был изобличен и посажен в тюрьму по каноническому приговору. Архиепископ не одобрил этой меры. Ему казалось неправильным, что судья его собственного дома расследовал уголовное дело, которое касалось оскорблений, нанесенных его особе, и он желал бы, чтобы для устранения всякого подозрения в пристрастии дело было передано инквизиторам Валенсии, так как злоупотребление текстом Священного Писания в опубликованных против него пасквилях было так велико, что обнаруживало в их авторах убеждения, противные почтению к священным книгам, и, следовательно, ставило их под юрисдикцию инквизиционного трибунала.

XXIII. Св. Хуан де Рибера сообщил о своем намерении кардиналу Эспиносе, главному инквизитору, который приказал трибуналу Валенсии продолжить процесс. Инквизиторы уже начали предварительное следствие против архиепископа по сделанному на него доносу. Были свидетели, которые подтверждали его. Этому не следует удивляться, так как всякий доносчик намечает в качестве свидетелей для подтверждения своего показания людей, преданных его партии. Хотя донос священника Гасета был мотивирован, дело вдруг приняло неожиданный оборот. Вместо обычных форм проведения следствия главный инквизитор велел прочесть во всех церквах Валенсии декрет, которым предписывалось каждому мирянину доносить на лиц, употребляющих некстати и к соблазну народа места из Священного Писания, а также на пособников, соучастников и одобрителей такого поступка, под угрозой верховного отлучения, как виновных в непослушании, если они не донесут на преступников. Стали поступать доносы, и вскоре инквизиторы велели арестовывать священников и мирян. Дело велось в том же порядке, как по предмету веры; обвиняемых оставляли в неведении относительно имен свидетелей под предлогом, что они скомпрометировали могущественных лиц в городе, со стороны которых можно было опасаться актов мести. Уже несколько обвиняемых были осуждены, а другие ожидали этого, когда прокурор святого трибунала заявил, что возникли сомнения относительно компетенции инквизиторов и он считает необходимым снестись обо всем с римской курией; прокурор далее прибавил, что папа успокоит сомнения, одобрит уже сделанное и позволит трибуналу продолжать судопроизводство или, наконец, прикажет, что ему будет угодно.

XXIV. Трибунал одобрил это предложение, и папа Григорий XIII издал 17 июля 1572 года бреве, в котором было передано все вышесказанное и дано полномочие главному инквизитору и провинциальным инквизиторам произносить приговоры по делам, о которых шла речь, а также по связанным с ними обстоятельствам. В то же время папа санкционировал все сделанное инквизиторами, равно как и формы ведения процессов. Инквизиторы, сообразуясь с апостолическим бреве, приговорили нескольких обвиняемых: одних — к телесным наказаниям, других — к штрафам. Если они не обнаружили большой суровости, то это, по их словам, было сделано из уважения к архиепископу, который ходатайствовал о прощении виновных; он не желал, как сам заявил, чтобы кто-либо был наказан за причиненное ему зло. Такое расположение со стороны прелата не должно нас удивлять: он был чрезвычайно кроткого нрава и имел тонкую и нежную душу.[85]

XXV. Однако и тут нельзя было одобрить тайну, скрывающую имена свидетелей во время судопроизводства. В обыкновенных уголовных трибуналах часто видят герцогов, графов и других высокопоставленных людей, которым после допроса и обвинительного акта прокурора предъявляют подлинные документы процесса, причем жизнь свидетелей, давших показания на тайном следствии, не подвергается ни малейшей опасности, хотя показания обычно возобновляются в ходе судопроизводства, которое юрисконсульты называют пленарным заседанием. Все основательно убеждены, что свидетели находятся под покровительством закона и что всякое покушение на их личность будет приписано обвиняемым.

XXVI. Св. Тереза Иисусова, одна из самых знаменитых в Испании по своим дарованиям женщин, была обвинена перед севильской инквизицией. Она не была посажена в тюрьму, потому что судопроизводство было приостановлено после предварительного следствия, но она испытала большую душевную травму. Родившись в Авиле в 1515 году, она вступила в монастырь кармелиток[86]  в этом городе. Режим его был многократно смягчен разрешениями, дарованными римской курией. Св. Тереза составила план его реформирования; получив разрешение основать несколько монастырей для монахинь, которые пожелают принять преобразование, она привела в исполнение реформу в новом монастыре Св. Иосифа в Авиле. Святой было тогда сорок шесть лет; из них двадцать шесть она провела в монашестве. К тревогам, нарушающим спокойствие ее жизни, надо причислить угрозу стать жертвой доноса по подозрению в ереси вследствие ее видений, плохо понятой набожности и воображаемых откровений. Св. Тереза не потеряла, однако, мужества и рассказывала впоследствии: «Это дело явилось для меня источником новых милостей, и я признаюсь, что оно не только не внушало мне чувства страха, но несколько раз заставляло смеяться над тем, что происходило; я отлично чувствовала в глубине души, что в деле веры я руководствуюсь предписаниями католической религии, я готова скорее тысячу раз претерпеть смерть, чем действовать или говорить против одной из истин, преподанных нам Церковью. Я убеждала моих дев совершенно успокоиться и говорила им, что преследование меня со стороны инквизиции не было бы большим несчастьем: если бы я действительно была виновна, я бы сама выдала себя; если же, напротив, все опубликованное — ложь, Бог возьмет на себя мою защиту и повернет дело в мою пользу. Я говорила об этом доброму отцу-доминиканцу; он так сведущ в этих вопросах, что я могла сослаться на него.[87] Я беседовала с ним о своих видениях, о своей манере молиться и о великих милостях, дарованных мне Господом. Я объяснялась с ним со всей серьезностью, на которую я