— В больнице.
— А-а-а! Вы, значит, её бабушка. А это Танина сестрёнка?
— Да.
— Похожа. А как Танина мама себя чувствует?
— Что?
— Сестричка на Таньку очень похожа. Как её зовут?
— Света.
— Здравствуй, Света. Ну-ка дай мне ручку… Вот так, молодец! Как твоя мама себя чувствует, Светочка? А? Ну скажи, скажи дяде…
— Померла её мама, — отвечает за Свету пожилая женщина.
Весёлому малому с интеллектуальным лицом стало жутко.
— Когда?
— Третья неделя пошла, как схоронили.
— А почему Таня дежурит в больнице?
— На работу поступила. Санитаркой.
— А школа?
— Какая теперь школа… — отвечает пожилая женщина весёлому и загорелому. (Провалиться бы дяде сквозь землю!) — Так что ей передать?
— Передайте, пожалуйста, что к ней Лавров приходил. Серёжей меня зовут.
— Клавкин хахаль?
Ну как на это отвечать?
— Бывший.
— Передам.
И окно закрыла. Светка мне ручкой машет, ей ещё всё нипочём.
Иду куда глаза глядят. Танька, если бы ты знала, как я тебе сейчас сочувствую… Я для тебя на всё готов, Таня! Но всё равно я весёлый и загорелый. Я должен быть таким, несмотря ни на что. Куда это я попал? Опять одноэтажный дом. Застеклённая терраса, сад… А на террасе пианино, а за пианино Неонила Николаевна.
— До, ми, соль, соль, ля, ля, соль, фа, фа, ми, ми, ре, ре, ми, до…
Сольфеджио — упражнение для развития слуха и читки нот. Настолько, чтобы это понять, у нас образования хватает. А поёт кто? Клава! А кто сидит за столом, покрытым старой клеёнкой, и смотрит на Клаву влюблёнными глазами? Лаврик!
— А теперь, — говорит Неонила Николаевна, — можно и спеть что-нибудь по-настоящему. Ты всегда так делай, а то упражнения могут отбить всякую любовь к музыке:
«В движенье мельник жизнь ведёт, в движенье…» — запела Клава так чисто, что мне сразу захотелось ей подпеть, как когда-то Тане Ищенко. Но Неонила Николаевна жестом предложила это Лаврику, что он и сделал с большой охотой.
Через минуту я поймал себя на том, что шевелю губами, как когда-то Клава в хоре Дворца пионеров. И верчу головой, глядя то на Лаврика, то на Клаву. Вот бы никогда не подумал, что я — не кто-нибудь, а именно я — могу оказаться в таком положении.
— Вот чем я должна была заниматься во Дворце пионеров, — говорит между тем Неонила. — Это же надо такую девочку упустить! А всё почему? Один за другим, один за другим отчётные концерты. А в чём отчитываться, когда ребёнку в глаза посмотреть не успеваешь? Молодец, Клавочка!
И Неонила запела вместе с Лавриком и Клавой, а я пошёл дальше бодрой походкой.
Мы теперь часто играем с отцом в шахматы. Он всегда проигрывает и злится. Сегодня ему почему-то везло. Он забрал мою ладью конём и спросил:
— Может быть, снять эту картинку?
Папа имел в виду пейзаж с заснеженной шелковицей.
— Пусть висит.
— Тогда играй внимательней.
В передней раздался звонок, и папа пошёл открывать дверь, потому что я был в цейтноте.
Он вернулся с Клавиной мамой. У неё в руках плетёная сумка. Ещё в передней отзвучали все обязательные «Здравствуйте, Павел Афанасьевич, как вы загорели», «Прошу, прошу, Вера Сергеевна», и теперь Клавина мама приступила к делу. Она вытащила из сумки отрез на платье.
— Передайте, пожалуйста, мои извинения Маргарите Петровне. Столько держала… Но я теперь не шью… Здравствуй, Серёжа.
— Здрасте.
— Я очень, очень виновата, но…
— Вы только нам не шьёте или вообще? — многозначительно спросил папа Клавину маму.
— Вообще. Можете себе представить, Клава не разрешает. Вытащила откуда-то мои старые скульптуры, расставила повсюду — и с ножом к горлу: «Это твоё дело!» — «Кому они нужны, Клавочка?» — «Мне, — говорит. — Я с ними с детства разговаривала».
— И вы послушались? — спросил папа.
— Взрослая дочь! — вздохнула Вера Сергеевна.
— Да, это вам не закупочная комиссия, — ответил папа, и я ничего не понял.
Дальше пошла полная абракадабра. Папа сказал:
— Ваш девиз «Всё или ничего!» в наши дни явно устарел. Оставим его картёжникам. Вот в искусстве, например, «ничего» неожиданно может стать «всем», а «всё» — оказаться «ничем». Сплошь и рядом.
Вера Сергеевна хотела что-то возразить, но, увидев папины картины, молча стала их разглядывать. Переходила от одной к другой, как на выставке.
— Самодеятельность? — робко спросил папа.
Вера Сергеевна не ответила. Я чувствовал, что папа здорово волнуется, и злился на него.
— Кто-нибудь это видел? — наконец-то раскрыла рот Клавина мама.
— Жена, дети, кое-кто из друзей… теперь вы.
— Только? И вас это удовлетворяет? — спросила Вера Сергеевна недоверчиво.
— Я ещё не знаю, как вы к этому отнеслись.
— Вы серьёзный художник.
— Тогда вполне.
— За что мне такая честь?
— Серёжа, может быть, подышишь воздухом? — предложил мне папа. — А впрочем, сиди.
Я остался.
— Видите ли, Вера Сергеевна… Случается, что после многих лет семейной жизни вдруг человек забывает, за что он когда-то полюбил свою жену. Да ещё если мелькнёт перед ним что-нибудь эдакое… мимолётно-опаляющее.
— Случается, — самоуверенно ответила многоопытная Клавина мама.
— Эти портреты помогли всё вспомнить.
Я очень обиделся за маму. Как он смеет, да ещё при мне!
— Подышу воздухом! — зло сказал я.
— Сиди! — остановил меня отец.
— Подавленные желания, — элегически начала Клавина мама, — одна из причин нервных стрессов.
— Я не уверен, что мои отдалённые предки не были людоедами, — ответил папа. — Хорошо бы мы с вами выглядели, если б из боязни стресса они не подавили кое-какие свои желания. Тогда бы я вами позавтракал.
Папа и Вера Сергеевна засмеялись.
— А как насчёт… мимолётно-опаляющего? — спросила Вера Сергеевна с Клавиными модуляциями в голосе.
— Не могут же все кинозрители мужского пола жениться на Софи Лорен или Бриджит Бардо. Своё
