отрекомендовал его как «доброго знакомого», но имя гостя в первую минуту поклонов и приветствий Эйнштейн не расслышал или не запомнил. За обеденным столом Чаплин против обыкновения не был весел. Он был под впечатлением дней кризиса, сцен нищеты и безработицы, увиденных им по обе стороны Ла- Манша.

— Капиталистическая система неисправима, — сказал Чаплин, — она сопротивляется по-прежнему любым попыткам внести в нее решительные изменения! — Он говорил на эту тему долго и горячо.

Эйнштейн, озабоченный тем, чтобы вывести своего гостя из его мрачного настроения, сказал:

— Оставив в стороне все теории, скажу вам, что сделал бы я, если б мне дали власть: я собрал бы в одну кучу все деньги, обращающиеся на планете, и сжег бы их!

Чаплин улыбнулся. Потом он принялся хохотать, и Эйнштейн присоединился к нему. «Никогда еще, — записал свидетель этой сцены, — я не слышал такого громового и в то же время мальчишески-чистого смеха, как тот, которому предавалась эта пара». Спутник Чаплина, сидевший все время безмолвно за столом, вдруг встал и, сухо-учтиво раскланявшись, вышел. В ответ на недоумение присутствующих Чаплин пояснил:

— Сэр Филипп Сассун из Лондона. Упросил меня взять его с собой к вам. Один из самых богатых людей во всей Британской империи. Сын баронессы Алины де Ротшильд. Владелец доков в Бомбее, золотых рудников в Африке, угольных копей в Шотландии…

— Ах, так! — понимающе сказал Эйнштейн.

— Ах, так! — в тон ему откликнулся Чарли. И новый взрыв смеха был заключительным аккордом этой сцены.

Приезд Рабиадраната Тагора — это было осенью тридцатого года — предшествовал его путешествию в Советский Союз. «Индийский поэт был взволнован», — вспоминает один из домочадцев Эйнштейна.

— Я должен увидеть Россию, — повторял Тагор. — Я не хочу умереть, пока не увижу России! Русская школа, русская система народного образования — вот то, чем занята моя мысль все последнее время. И я познакомлюсь теперь с ними не только из книг!

Эйнштейн заметил, что вопросы школьного образования всегда казались ему решающими вопросами. Педагоги должны воспитывать не ученых, а людей, Пусть все школьники обучаются какому-нибудь определенному ремеслу. Нужно, чтобы каждый, независимо от того, станет он в будущем инженером или музыкантом, приобрел технические навыки столяра, переплетчика, слесаря или любой другой рабочей профессии. Эти навыки связывают человека с народом, они вырабатывают в людях нравственное человеческое существо.

— Я сам, — продолжал Эйнштейн, — считаю счастливейшим временем моей жизни те годы, когда я работал в техническом патентном бюро. Я знал тогда, что мне платят деньги за мой практический полезный труд, а остальное время я мог отдавать теоретическому мышлению. Спиноза зарабатывал себе на хлеб, выделывая очки, и это нисколько не мешало его философскому творчеству! Пусть теоретики приобретают вторую специальность. Такой специальностью вполне может быть ремесло сапожника. Он, Эйнштейн, готов первый показать пример.

— Я не завидую будущим потребителям твоих сапог! — смеясь, подала реплику Эльза.

Эйнштейн досадливо отмахнулся и заговорил об особенностях детского характера, которые так плохо использует современная западная школа.

— Дети отличаются от нас, взрослых, прежде всего тем, что они не потеряли способности удивляться. Они видят в каждой окружающей их обыденной вещи маленькое чудо и искренне изумляются ему. Я сам испытал впервые это ощущение, «когда в детстве мне подарили компас. Потом мне не давал покоя вопрос, почему Луна не падает на Землю, но взрослые, которым я надоедал с этим вопросом, не придавали ему, по-видимому, никакого значения. Наша школа не развивает этой способности удивляться. Наоборот, она заглушает ее своими приемами механического заучивания. Вот почему так убийственно скучны уроки школьной физики и математики. Поистине необыкновенно то, что эти уроки не окончательно вытравили у людей стремление исследовать природу! Легко понять после этого, что некоторые важные научные идеи — даже и в нашу эпоху сугубой специализации — высказываются подчас людьми, не прошедшими систематического обучения. Я хочу упомянуть в этой связи об одном из ряда вон выходящем случае…

Эйнштейн рассказал о том, что в последние годы его посещает берлинский инженер Шершевский, который ведет переписку с русским натуралистом и изобретателем Константином Циолковским. Циолковский, провинциальный учитель, самоучка, в течение многих лет работает над теорией ракеты и полета в межпланетное пространство. Этим вопросом заинтересовались сейчас в Америке Годдард и здесь, в Германии, Оберт. Идеи Циолковского по поводу будущих возможностей проникновения человечества в космос нельзя назвать иначе как гениальными. Шершевский перевел на немецкий язык некоторые из трудов Циолковского и познакомил с ними Оберта, Лея, Хоманна и других здешних специалистов по ракетам. Те выразили свое восхищение русским самоучкой, продвинувшимся далеко вперед по сравнению с ними. Они считают, что России предстоит еще сказать тут свое веское слово.

— Но вот что занятно, — продолжал Эйнштейн, — нашлось несколько высокоученых деятелей, которые принялись опровергать математические расчеты Циолковского. «Ракета, — заявил один из критиков, — вообще не сможет покинуть Землю, так как это противоречило бы законам механики!» Шершевский читал мне вслух эту «жемчужину» профессорского ума, и я вспомнил Парижскую Академию, постановившую, что метеориты ни в коем случае не падают с неба! Другой мудрец — он преподает, кажется, в Данцигском университете— признал неправильным метод интегрирования, примененный Циолковским в одной из его работ. Шершевский показал мне это место у Циолковского, и я нашел, что все там совершенно правильно… Итак, школьная зубрежка, мешающая молодым людям с удивлением взирать на мир, отнюдь не является столбовой дорогой в науку. Тот факт, что мне самому посчастливилось открыть кое-что и, в частности, создать теорию относительности, я объясняю тем, что мне удалось в какой-то мере сохранить эту способность удивляться. Когда подавляющее большинство физиков продолжало со школьной скамьи, совершенно не задумываясь, пользоваться ньютоновскими формами пространства и времени, я попробовал не поверить и рассмотреть весь вопрос заново…

— Мне кажется, — сказал один из сидевших за столом, — что мозг некоторых людей просто не способен к усвоению простейших физических и математических понятий. Вот я, например, уверен, что никогда не пойму, как устроен телефон, не говоря уже о радиоприемнике…

— Вздор! — откликнулся Эйнштейн. — Просто к вам не сумели правильно подойти в школе. Телефон — это очень просто.

И он кратко разъяснил сущность устройства телефона, вызвав искренний интерес слушателей.

— Бесспорно, что телефон есть тоже чудо, но чудо, которое можно объяснить и понять, приложив к нему великие и всеобщие законы природы. (Он помешал ложечкой в стакане.) Незамечаемые нами чудеса окружают нас на каждом шагу. Когда я кругообразно помешиваю этот чай в стакане, я не устаю удивляться тому, что чаинки, вместо того чтобы быть отброшенными центробежной силой к краям стакана, скучиваются и вращаются в середине. Почему это так? Если хотите, я попробую объяснить. — И он кратко изложил особенности вихревого движения жидкости в ограниченном пространстве, связав это попутно с явлениями, наблюдаемыми в излучинах рек.

— Я никогда не думал, что это может быть так интересно! — воскликнул один из слушателей.

— Кажется, ив меня действительно мог бы выйти неплохой преподаватель школьной физики! — пробурчал Эйнштейн. — Да, надо предоставить подросткам возможность побольше возиться с приборами и моделями механизмов. Признаюсь вам, что в политехникуме меня больше всего увлекали те часы, которые я проводил в лаборатории, где каждое смещение стрелки на шкале прибора вызывало у меня чувство благоговения. Время, проведенное мною над распутыванием «замысловатых технических предложений в бюро патентов, повторяю, также было для меня источником радости. Так уж и быть, скажу вам, что я сам смастерил тогда, несколько, изобретений (на которые не взял, впрочем, патентов): аппарат для измерения