Надеюсь, что моя книга вызовет профессиональный интерес у философов, психологов, широкого круга медиков, у всякого любознательного и размышляющего читателя.

Глубоко убеждена, что необходимо самым серьезным образом начать собирать, систематизировать и классифицировать все известные и появляющиеся факты в области парапсихологии, телепатической связи, примеры ясновидения. Точно так же, как ведется сейчас и скрупулезно изучается всякий «знак» или «след» появления над планетой Земля «летающих тарелок» или более достоверных реалий — падений метеоритов.

Человеку тесно на земле и в прямом, и в переносном смысле. Его ищущая великую тайну бытия душа рвется в бескрайние просторы Вселенной, и телепатическая связь, перейдя в обозримом будущем из области таинственного в практику обыденной коммуникации, позволит человеку совершить гигантский прыжок в познании тайны мироздания.

Как музыкант, долго не прикасающийся к своему инструменту, потом чрезмерными изнурительными репетициями должен наверстывать упущенное, так и медику нельзя допускать длительных пауз в работе. Да пожалуй, в медицине еще сложней: уходит вперед техническое оснащение, появляются новые препараты и медикаменты — только поспевай. А я из-за тяжелого недуга была отстранена от всех работ на целых семь лет!

Так что о работе в клинике с больными не могло быть и речи. Но и огромные нагрузки разъездного фотожурналиста мне уже не по плечу, да и сыновья — не из легких забот.

И все-таки вышло так, что вернулась я в медицину, правда, номинально, к работе, носившей скорее чисто административный характер. Я приступила к работе в Институте сердечно-сосудистой хирургии Академии Наук им. Бакулева. Пишу я об этом потому, что в стенах института время от времени витал «дух Мессинга», Незримо он был причастен к правильной постановке диагнозов и к исходу заболеваний нескольких знатных пациентов.

Придя однажды на работу, узнаю, что ночью поступил тяжелобольной, ради которого уже ранним утром в институт собрался на конференцию весь букет медицинских светил. У главного подъезда стояла целая кавалькада черных лимузинов «Чайка», сопровождавших карету скорой помощи, на которой прибыл наш пациент. Им оказался генерал-полковник Жуковский, командующий воздушными силами Белорусского Военного Округа, давний приятель Мессинга.

У него констатировали жесточайший инфаркт с образовавшимся отверстием в сердечной перегородке, и мало кто сомневался в летальном исходе. Излечение подобного недуга оперативным путем еще не было ни разу осуществлено не только в нашем институте, но и в других клиниках.

Оперировать такого высокопоставленного больного имел право только сам директор института, профессор Бураковский. Он высказал опасение, что операция лишь ускорит конец. Но и ничего не предпринимать неотложно — роковая потеря времени. Создалась щекотливая ситуация. Только после приказа «свыше» — оперировать — Бураковский мог принять окончательное решение.

В эти тревожные минуты ко мне подходит моя секретарша и говорит, что звонил Мессинг и просил срочно с ним связаться. Перезваниваю ему.

— Тайболе, передай своему шефу: немедленно приступить к операции. Это мой друг, и я советую не терять ни секунды!

Я рассказываю о колебаниях Бураковского, но Мессинг перебивает меня:

— Все закончится благополучно, заживет, как на собаке. А твой шеф будет представлен к награде. Так ему и скажи.

В конце концов, не видя иного решения, Бураковский согласился на операцию, рассчитывая только на чудо.

Закончилась многочасовая операция, прошли и первые критические дни, и вот уже Жуковского переводят в клинику имени Бурденко на долечивание — всякая опасность миновала. А ведь только недавно можно было заказывать траурные венки! И не позвони Мессинг вовремя — промедление смерти подобно... Тут же, по горячим следам, подтвердилось и его предсказание о карьере Бураковского. Ему присвоили звание члена-корреспондента Академии медицинских наук СССР и вручили орден за удачную, проведенную впервые в стране, операцию.

Я уверена, что позывные сигналы своих предчувствий и наитии четко разложить по полочкам Мессинг не смог бы. Ему они давались как завершенная данность, готовая формула, а не теорема, которую еще следует доказывать. Так и на сей раз, когда я спросила после благополучного исхода операции: шел ли он на риск с генералом Жуковским, советуя немедленную операцию, Мессинг ответил:

— Я об этом даже не думал. Просто в сознании возникла цепочка — «операция» — «Жуковский» — «Жизнь». И все.

Согласитесь, мне это мало о чем говорило, так что ключ-шифр к мессинговским тайникам мне было не подобрать. А сам он не мог объяснить, как это делается.

Как близкий друг я могла себе позволить спросить Вольфа Григорьевича и о бывших у него каких- либо неудачных экспериментах или ситуациях, когда он не смог предотвратить трагический исход в чьей- нибудь судьбе.

Мессинг, конечно, понимал, что я спрашивала не о прегрешениях во время сеансов «Психологических опытов», когда объективно неизбежны сбои из-за некоммуникабельности индуктора, либо по причине непомерных или непристойных просьб «заказчиков».

Мессинг нервно встряхнул головой, как будто я издали громко его окликнула, потянулся за папиросой, хотя в пепельнице еще дымилась только что докуренная, и после нескольких затяжек сказал:

— Вот уж действительно — с кем поведешься, от того и наберешься! Ты что, читаешь мои мысли? Я давно хотел рассказать тебе об одном случае, да все не находил предлога... А вот сейчас ты сама подсказала... Нет, грубых просчетов у меня не случалось. Я говорю о всех индивидуальных заданиях, которые ставились передо мной, или когда я сам высказывал инициативу. Тем более, если речь шла о жизни и смерти. Ты ведь помнишь случай с президентом Академии Наук? Келдыша привезли к вам в институт, заведомо зная, что никто из ваших знатных Гиппократов оперировать его не будет. На правительственном уровне было решено пригласить для этой цели бригаду американских врачей во главе со знаменитым Майклом Дебеки... Результат тебе известен. Что касается жизненного «забега» к финишу, то ленточку со словом «смерть» первым пересеку я... И некоторые распоряжения о моих похоронах будут исходить и от Келдыша... Сама увидишь...

Я с ужасом слушала этот кошмарный монолог о собственной смерти, и мне впервые захотелось, чтобы Вольф Григорьевич прекратил беседу. Но он невозмутимо продолжал:

— Хорошо, в сторону эти траурные мелодии. Я же начал вот к чему... Не могу себе простить нерешительность в случае с известной всем трагедией. Правда, есть извинительный фактор: никто в те дни не консультировался со мной, и никогда я не принимал никакого участия в космических программах. Трагическое предчувствие пришло ко мне совершенно спонтанно, как-то само собой, но четкого образа катастрофы не было.

В то утро я проснулся ни свет ни заря и решил прогуляться по сонной Москве. В киосках уже продавались газеты, и я купил несколько утренних выпусков. На первых страницах аршинные заголовки об успешном запуске космического корабля и портрет космонавта Владимира Комарова. На внутреннем развороте статьи с биографией и последними снимками перед стартом: В.Комаров на Красной площади и в Кремле. Я задержал взгляд на этих фотографиях, внимательно «вчитываясь» в черты его лица, и молниеносно сознание осветилось фразой-понятием: «Он не вернется!»

Я ощутил холодок на спине, на мгновение мне и самому показалась абсурдной такая мысль, но фраза из слухового «поля зрения» не выпадала.

Повторяю, конкретного чертежа катастрофы я не видел, а потому на первых порах принимал навязчивую фразу как какой-то остаточный «материал» из иного ассоциативного видения.