В полку были Герои Светского Союза: майор Петров (теперь он в другом полку – в 159-м), капитан Матвеев, старший лейтенант Сторожаков и лейтенант Титовка, который в бою с противником, расстреляв все патроны, сбил своим самолетом немца и погиб сам.

В снегу – блиндаж. КП полка. В блиндаже – несколько человек.

С командиром полка тридцатилетним майором Матвеевым беседую о Пилютове.

Все присутствующие на вопрос о Пилютове откликаются с заметной восторженностью. Я узнал, что капитан Петр Андреевич Пилютов в далеком прошлом участвовал в спасении челюскинцев – был бортмехаником у летчика Молокова, а ныне прекрасный летчик, гордость истребительного полка… Он сейчас в воздухе, прилетит – меня познакомят с ним. К званию Героя Советского Союза он представлен за бой в декабре над Ладогой…

– В тот раз летел один, сопровождая девять «дугласов», – говорит Матвеев. – Это вышло не по его воле, но вообще он любит летать один! Ему все удается… Знаете, как он «дугласы» сопровождает? А они из Ленинграда людей возят, да и кроме людей чего только не возят!.. Вот, например, кровь для переливания возят… Позавчера три генерала и два полковника подряд нам звонят из штаба: «Поднять всю авиацию! Поднять всю авиацию!..» А у нас – пурга, на двести метров ничего не видно…

– Ну и как? Подняли?

– Пилютов взлетел, а за ним другие… А в штабе, откуда звонили нам, там ясно было!

Слышен шум самолета.

– Кто там летает?

Матвеев выходит из блиндажа. Радист Волевач ведет разговор о том, что в последнее время, видимо в связи с операциями в районе Мги, немецкая авиация стала проявлять активность над Волховской ГЭС, ходят бомбить железнодорожный мост, эшелоны, станцию по десять – пятнадцать «юнкерсов». Нашим истребителям, как никогда, нужна хорошая информация в воздухе. Установлены факты работы радио немецких истребителей – «мессершмиттов» – на нашей волне.

– А Пилютов, – обращается ко мне Волевач, – это человек замечательный! Очень спокойный. Вышел на старт, посмотрел туда, посмотрел сюда: никого нет? И сразу дал газ, будто на тройке помчал! И такой простой! Хочется с ним разговаривать, просто влюбляешься в него! А уж машину… Сам он из техников, все хочет сделать сам. Сидит в самолете, антенна, скажем, оборвалась – берет клещи, плоскогубцы, все сам… Или так: погода, допустим, хорошая, спрашиваешь: «Как сегодня погулял?» Он: «Плохо! Немцы высоко ходят, пока к ним долезешь… Вот бы в облачках поохотиться за ними!..» Чем погода хуже, тем ему лучше! А уж если он увидал самолет противника, то взлетает без всяких приказаний!..

А если говорить по нашему «радиоделу»: без радиосхемы он никогда не вылетит, будет копаться, пока не исправит. Во время полета он так спокоен, что настраивается – слушает музыку… Смотришь – другой летчик взлетает напряженно, лицо к стеклу. А он сидит себе, как дома на стуле, отвалившись, невозмутимо… Но к делу строгий! Помню, как он сказал: «Ну вот, я назначен к вам командиром эскадрильи, пришел вас немножко подрегулировать!» Сказал добродушно, но у него не разболтаешься! А как скажешь ему что-нибудь о наших победах, он становится веселым, от радио тогда не оторвешь его, ловит, ждет подробностей!..

– Сели! – приоткрыв дверь, сообщает кто-то Волевачу.

– «Дуглас»! – кивает мне Волевач. – Посмотреть хотите?

Я выхожу на аэродром. Пришел «дуглас» из Ленинграда в сопровождении семи «томагавков».

Гляжу, как этот «дуглас», заправившись горючим, взлетает. После него в воздух пошли один за другим пять истребителей. Слепящее солнце…

В группе летчиков оживление, смех. Все слушают рассказ своего товарища, который только что сделал посадку, испробовав в бою новый тип американского истребителя «кеттихавк». Довольный машиной, возбужденный, откинув на затылок свой летный шлем, размахивая меховыми рукавицами и сверкая в усмешке безупречными зубами, он рассказывает о том, как «гулял» в вышине и как, найдя наконец под облаками какого-то «ганса», пристроился к его радиоволне, на которой тот взывал о подмоге, выругал его по-российски за трусость, а затем переменил волну, стал слушать музыку и под хороший концерт откуда-то стал преследовать немца, стараясь завязать с ним бой.

– А мы слушали тебя, – сказал другой, – «дер штуль, дер штуль» – и эх, крепко ж ты потом обложил его!..

– Но он, сукин сын, не принял бой, в облака забился, улепетнул…

Лицо рассказчика загорелое, пышет здоровьем. Он улыбается хорошей, невинной улыбкой радостного, веселого человека…

– Знакомьтесь, – подводит меня к нему майор Матвеев, – это вот он, капитан Пилютов, Петр Андреевич! А это, – майор представил меня, – такой же, как мы, ленинградец!.. А ну-ка, друзья! Отдайте капитана товарищу писателю на съедение. Им поговорить надо!

Пилютов просто и приветливо жмет мне руку, и мы с ним отходим в сторонку.

– Ну, коли такой же ленинградец, давайте поговорим! Пока воздух меня не требует! Садитесь хоть здесь!

И мы вдвоем усаживаемся на буфер бензозаправщика, прикрытого еловыми ветвями, невдалеке от заведенного в земляное укрытие, затянутого белой маскирующей сетью изящного «кеттихавка».

Солнце, отраженное чистейшим снежным покровом, слепит глаза, но морозец все-таки крепкий, и, записывая рассказ Пилютова, я то и дело потираю застывшие пальцы.

Я записываю эпизоды из финской кампании – атаки на И-16 и из Отечественной войны – сопровождение Пе-2 на «миге», бомбежки переправ под Сабском, два первых, сбитых за один вылет, «хейнкеля», расстрел в упор двухфюзеляжного двухмоторного «фокке-вульфа» над Порховом и много других эпизодов.

– Боевых вылетов до декабрьских боев было сто пятьдесят шесть, а теперь счет не веду. Меня назвали кустарем-одиночкой, по облакам я больше один хожу, ищу, нарываюсь… По ночам хожу один, беру четыре бомбы по пятьдесят килограммов, – цель найдешь, одну сбросишь, потом от зениток уйду, погуляю – и снова туда же: в самую темную ночь станции все равно видно, немецкие автомашины не маскируются, вот и слежу – подходят они к станции, тушат фары, так и определяю. Ну и паровозы видны! На днях прямым попаданием