вовсе от нас не отвернулось, от окаянных!..

Похоже, князь несколько забылся. Речь явно предназначалась для берендеев верхнего мира, так что из присутствующих ее могла оценить разве лишь одна Шалава Непутятична. Хорошо хоть сообразил Столпосвят умерить свой мощный, привычный к раздолью площадей рокочущий голос. А то, глядишь, в тесной клетушке розмысла все бы лампы греческие полопались.

Боярин Блуд Чадович насупился и упер бороду в грудь – зубр зубром. Трудновато было следить за высоким полетом княжьей мысли. А тот вновь повернулся к боярышне.

– Надо, надо твоему горю помочь, красавица, – пророкотал он с сочувствием. – Помолчи, боярин! Оброс ты, смотрю, бородой, все как есть забыл. Сам, что ли, молод не был?.. Девица-то, а? Под землю за ладушкой за своим полезла!.. Да нешто мы звери?.. Нешто мы ей друга-то любезного не вернем?..

Боярышня встрепенулась. Боярин стоял мрачнее тучи. Чурыня издал невнятный звук, и розмысл, покосившись недовольно, указал ему глазами на дверь: иди, мол… В ответ Чурыня лишь мелко затряс головой: рад бы-де, да не все сказал… Лют Незнамыч досадливо поморщился и повернулся к Столпосвяту.

– Думали, княже, думали… – молвил он. – Неладно выходит. Как его отпустить, Докуку-то, ежели сам говоришь: на глазах у всех под землю отправляли?.. Народ-то всколыхнется! Чудом сочтет…

Князюшка выслушал сердитую речь Люта Незнамыча с очевидным удовольствием – прикрыв глаза и мудро улыбаючись.

– Всколыхнется, говоришь? – переспросил он напевно. – Пора… Давно ему пора всколыхнуться, народу- то!.. Царь со Всеволоком, чай, полагают, что и укорота на них нет?.. Ан, врешь! Солнышку-то, вишь, не по нраву суд их неправедный, не хочет солнышко такой жертвы… Вот он, Докука-то! Вышел из-под земли – целешенек, как колокольчик!..

Боярин беспокойно замигал, задвигал брадою, видимо, желая напомнить, что царь-то здесь вообще ни при чем: если он и хотел покарать древореза, то своей властью – как одного из виновников напрасной и кровопролитной битвы на реке Сволочи, а в бадье Докуку спустили явно по ошибке… Однако боярина опередил розмысл.

– Ну нет! – решительно сказал он. – Еще не хватало и нам в усобицу вашу влезть!.. Вы вон и так уже в прошлый раз чуть своды не обвалили! Это же надо было додуматься: две рати на Ярилину Дорогу вывести!.. А если бы Чурыня вовремя наверх с кочергой не вылез?.. До сих пор впотьмах бы сидели…

Шалава Непутятична ударилась в слезы. Князюшка взирал на Люта Незнамыча, укоризненно кивая.

– Эх, розмысл… – задушевно молвил он. – Не трогает тебя, вижу, девичье горе… Ну что ж! На нет, как говорится, и суда нет. Пойду к Завиду Хотенычу… У него-то, чай, сердце не каменное…

Услышав про Завида Хотеныча, розмысл слегка осел.

– Н-ну… – беспомощно пошевелив пальцами, начал он. – Зачем же так-то… сразу… Договоримся, чай… Нужен тебе, княже, Докука – стало быть, отпустим… – Тут же, видать, устыдился чрезмерной своей уступчивости и бросил злобный взгляд на сотника, оказавшегося невольным ее свидетелем. – Ну в чем дело, Чурыня?.. Какая у тебя там еще новость была?

Сотник потоптался, разводя большие мозолистые ладони.

– Нету нигде Докуки, – виновато молвил он. – Сбежал Докука-то…

Воющий грохот нарастал, содрогая преисподнюю. Полое железное ядро размером с двупрясельный дом, разогнавшись на отлогом участке рва, толкало перед собою плотный ком затхлого отдающего дегтем воздуха. Зажмурившийся Кудыка что было сил вжимался в заднюю стенку глубокого рабочего залома. Ветер рвал одежонку и щупал ребра, словно прилаживался вынуть бывшего древореза из тесного укрытия. А уж когда тресветлое пронеслось мимо, взбегая на изворот, и вовсе попритчилось, будто стены вокруг рушатся. Кудыку все равно что обухом перелобанили [66]. Ослепший и оглушенный, он очухался лишь после того, как в мутноватую желтизну вокруг покачивающейся на крюке лампы откуда-то сверху вплыл торец мощного бревна, которое Кудыке надлежало направить в развилину и спутать цепью. Справившись с нехитрым этим уроком, он дернул за веревку, давая знать, что солнышко благополучно миновало вторую заставу, и что назад ему, добросиянному, теперь дороги нетути, даже если оно вдруг почему-либо остановится на скате и пойдет обратно.

Грохот смолк, однако отголоски его долго еще разлетались по гулкой пещере. Нетопырями порхали клочья окалины.

Из противоположного залома сбежал в ров и, хватаясь за бревно, выбрался на эту сторону чумазый Ухмыл.

– А сам говорил: не дозволяется… – с трудом различая собственные слова, крикнул Кудыка.

– Мне – дозволяется!.. – проорал тот в ответ – тоже еле слышно.

Оглядел цепь, развилину и, кажется, остался доволен.

– Как по маслу сегодня опустили, – заметил он, когда слух вернулся к обоим окончательно. – Пальчиком тронул – журавец [67] сам вниз поплыл, даже ни разу и не запнулся…

– Так я ж его с утра дегтем смазал, – объяснил Кудыка. – И уключину расточил…

– Ишь ты! – сказал Ухмыл. – А деготь где взял?

– Да выпросил… Наладчики отлили…

– А ты, я смотрю, парень-хват, – одобрил тот. – Только, слышь, с уключиной… того… не перестарайся… Ежели что придумал – скажи сначала, а потом уж делай. А то был тут у нас один вроде тебя, тоже все рукомыслием баловался… Ну и добаловался однажды – придавило на перечапе, не рассчитал он там чего- то… А умница был, Завид Хотеныч в сотники его прочил…

По той стороне рва от изворота подходил, покачивая лампой, десятник Мураш. Остановился напротив Ухмыла с Кудыкой и повернулся к ним спиной.