– Оставим эту печальную тему. Займемся другими делами. У меня для вас два письма – кажется, из Германии.

Одно было от Даниэля Штевара, другое – от Морица.

Штевар извещал его о том, что «в первых числах января испустил дух наш друг доктор Иоганн Фауст. Меня известил об этом граф Циммер – помнишь ли ты его? – в гостях у которого мы свели знакомство и подружились. Фауст умер в окрестностях его замка, и граф принял на себя заботы и расходы по его погребению».

Филипп тяжело вздохнул и развернул письмо от брата.

Пробежав глазами первые строчки, он замер от страшной душевной боли. Мориц сообщал ему о смерти их отца.

– Что случилось, Филипп? – обеспокоился Бастидас, заметив его состояние, но Филипп, не в силах вымолвить ни звука, только взмахнул рукой и хрипло, надсадно зарыдал.

Больше часа хлопотал над ним епископ, бормоча какие-то утешительные слова и отпаивая с ложечки сладким вином.

Филипп, придя наконец в себя, смущенно улыбнулся и изложил епископу те новые беды и злосчастья, которые последуют за смертью Спиры.

– Все очень туманно, – отвечал Бастидас, – но я рад тому, что негодяй приказал долго жить.

Филипп силился понять его и не мог. Внезапно он стал беспокойно отыскивать что-то глазами.

– А где мои карлики? Где Перико и Магдалена?

– В Испании.

– В Испании? – переспросил пораженный Филипп. – Но… что они там делают?

– Разве вы не знаете?

– Понятия не имею.

– Но ведь вы сами оставили их Спире, с тем чтобы он отослал пигмеев в подарок государю?

– Я? – вскричал Филипп. – Как мог я поступить так с людьми, которых любил, как родных детей?

– Ах, – сказал епископ, откидываясь на спинку кресла. – Мне бы следовало быть поумней, я же повел себя как последний дурак. Я ведь подумал, что вы никогда бы не пошли на такое, но подлец Спира напомнил, как вы при мне поручили ему малышей, и я, к стыду своему, подумал о вас дурно, Филипп!

– Что же я сказал тогда?

– Вы сказали: «Вверяю вам их тела и души».

– Неужели?

– Да, Филипп, – сокрушенно вздохнул Бастидас. – И мне нечего было возразить ему, когда он сообщил мне, что лишь исполняет вашу волю. Перико и Магдалену отправили ко двору инфанта через два месяца после вашего ухода.

– Так что же, они в Толедо? Бастидас поник головой.

– Боюсь, что да.

«Господи, – мысленно воззвал Филипп. – Чем грешен я перед тобой, что ты разом лишил меня и отца, и детей? Неужели гибель, которую напророчил мне Фауст, настигла не меня, а близких мне? Перико и Магдалена здесь, в Новом Свете, сумели свершить то же, что мои родители – в Кёнигсхофене: они даровали мне сладостное сознание того, что я не одинок в этом мире. Что делать мне теперь? „Бороться! – вдруг услышал он голос старого Бернарда. – Бороться, победить и вернуться в Баварию богатым и славным, как и подобает наследнику рода фон Гуттенов“».

Филипп размышлял над происходящим. Многие хотели бы видеть на посту губернатора его, другие стали бы горячо ратовать за кого-нибудь из испанцев. Возможность властвовать тешила самолюбие Филиппа, кружила ему голову, становилась близкой, возможной и осязаемой. «Да, я хочу быть губернатором и хочу отыскать Эльдорадо. За пять лет я исходил эту страну из конца в конец. Кто лучше меня знает ее? Я вернусь домой, обретя богатство и могущество. Я возьму в жены дочку герцога Медина-Сидонии, если она, конечно, не вышла замуж. Ну, а если вышла, ей тотчас придется овдоветь. Черт возьми! А почему бы не жениться на Каталине, которая ждет меня в Санто-Доминго? Она пообещала подарить свою любовь тому, кто станет губернатором. Вот и прекрасно, значит, мне. Я отыщу ее. Я овладею ее прелестью, ее телом, ее сердцем».

Но радость его угасла, проворные шаги замедлились, а лицо омрачилось: «Привезти Каталину в город, полный распаленных испанцев, готовых наброситься даже на дойную козу, – затея смертельно опасная. Нет уж, лучше я отыщу Эльдорадо, набью сундуки золотом и драгоценными каменьями и вернусь в Баварию вместе с Каталиной, как бы ни шипел мой преосвященный братец. Каталина – единственная женщина, способная разжечь мою плоть и умиротворить мою душу».

И тотчас припомнилась ему незнакомка из Коро. «Лицом и повадкой она чем-то похожа на Каталину… Кому она принадлежит? Где скрывается при свете дня? Где прячет ее хозяин? Епископ, наверно, сможет ответить мне».

– Высокая красивая женщина в нарядном белом платье? – озабоченно переспросил Бастидас. – И вы встретили ее на рассвете у истока реки? И она обернулась к вам и поманила за собой? А потом пошла в чащу леса?.. Нет, Вильегас не солгал вам. Все, что он сказал, – чистая правда. Это не женщина, а дьяволица, принявшая женское обличье. А платье ее – не платье, а погребальный саван. Многие, подобно вам, видели ее, а потом жестоко поплатились за это. Негоже вам гоняться по ночам за незнакомками. Если вас одолевают дурные страсти, прибегните к таинству исповеди.

– Сударь, – сказал внезапно вошедший Диего де Монтес. – В порту ошвартовался корабль. Вам прислали вот эту записку.

«Милый друг Филипп, – прочел Гуттен, – только что прибыли. Тороплюсь к тебе. Любящий тебя Варфоломей Вельзер».

– Он в Венесуэле? Каким ветром могло занести мальчугана в Коро? Ему едва ли исполнилось девятнадцать. Как решился отправить его отец в этот дикий край? А-а, наверно, он выхлопотал для сына должность губернатора. Не везет тебе, Филипп. Вечно будешь вторым. Ах, да что за чушь я мелю! – воскликнул он, словно внезапно очнулся. – Как мог я хоть минуту претендовать на должность, занять которую младший Вельзер имеет все права?! Не его ли отец – полновластный владыка Венесуэлы? Разве не коронуют государей в тринадцать лет? В этом возрасте стал править принц Филипп. Но Вельзеру-младшему не позавидуешь: совладать со здешним народом весьма непросто. Править от его имени буду я. Меня знают и уважают, и я добьюсь, чтобы Варфоломею повиновались. Так поступал кардинал Сиснерос для блага нашего императора Карла, а ведь ему было всего девятнадцать лет, когда он приехал в Испанию. Я стану тенью губернатора Варфоломея Вельзера!

Не прошло и часа, как отпрыск могущественного банкира – румяный, безбородый, с голубыми глазами, светившимися приветливо и благодушно, – уже обнимал Гуттена.

Вид у него и вправду был совсем еще детский, и Филипп по-братски расцеловался с ним. Потом юноша вручил ему письмо от отца – старшего Вельзера, в котором тот просил оберегать Варфоломея. Одно из писем было от Даниэля Штевара: «Со времени приезда Гольденфингена, поведавшего нам, какие испытания выпали на долю экспедиции, слава доктора Фауста, которого уже год как нет с нами, прогремела на всю империю».

– Да-да, это чистая правда! – подтвердил Варфоломей. – Фауст ныне знаменит и в Германии, и за ее пределами, благодаря тому что безошибочно предсказал твою судьбу. Однако мы с отцом не поверили и оказались правы: ведь ты стоишь передо мной живой и здоровый. Ну, я готов двинуться на поиски Дома Солнца.

В тот же день глашатай ходил по улицам Коро, выкрикивая:

– По приказу его преосвященства дона Родриго де Бастидаса, епископа города Коро и губернатора нашей провинции, всем мужчинам испанского происхождения, а также вождям племени какетио надлежит прибыть в пять часов пополудни к церкви, где жителям славного города Коро будет сообщено имя нового губернатора!

В назначенный час епископ в торжественном облачении, сопровождаемый четырьмя алебардщиками, пройдя через раздавшуюся толпу, взошел на амвон.

– По праву, дарованному мне аудиенсией Санто-Доминго, я назначаю капитан-генералом и губернатором Венесуэлы дона Филиппа фон Гуттена. Господь да благословит его!