– Ухожу, что ты ухаешь, точно филин на суку! Чтоб у тебя все нутро обросло волосами, свинья ты мерзопакостная!

– Эй, замолчите все! – перекрыл шум зычный голос хозяина. – Для вас будет танцевать наша прекрасная Каталина, королева Санто-Доминго!

В наступившей тишине раздались звуки музыки, и на середину выскочила тоненькая, стройная и хрупкая девушка не старше восемнадцати лет. Гуттен, который был погружен в раздумье, мгновенно очнулся, чуть только ее гибкое тело начало покачиваться в такт мелодии. Лицо ее было безупречно: белоснежное, точно мякоть кокоса, с черными, огромными, чуть раскосыми глазами – сияние их обещало неземные утехи. У нее были высокие скулы, как у дровосековой жены, и извивалась она в танце в точности как Берта в пламени костра. Гуттен не мог оторвать глаз от ее движений и чувствовал, что у него перехватывает дыхание. Крупные прозрачные капли пота текли по щекам танцовщицы, отчего-то пробуждая в душе Филиппа неосознанные безотчетные желания. Но музыка смолкла, Каталина, переводя дух, опустилась на стул, заботливо пододвинутый Карвахалем.

– Ох, мамочка моя! Уморилась! Так и помереть недолго! Дайте чего-нибудь глотнуть! – воскликнула она. – Нет-нет, только не вина! Чего-нибудь похолоднее – воды или сока!

– Не желаете ли миндального молока? – спросил Филипп, протягивая ей стакан.

– Да! Как раз то, что надо! – отвечала она, одним глотком осушая его. – Благодарю! – сказала, впервые поглядев на Филиппа. – Спасибо, мой милый! Э-э, да ты просто красавец! Но позволь, я ведь тебя откуда-то знаю!

Филипп смотрел на нее в некоторой растерянности, ибо и лицо ее, и голос были ему смутно знакомы.

– Ну ясное дело! – продолжала она, пришепетывая на андалусийский манер. – Ты тот самый немец, которого однажды приветила моя тетушка. Дело было в Севилье! Помнишь? Я еще приносила вам поесть. Узнал Каталину де Миранда?..

– …самую прекрасную женщину в Новом Свете? – подхватил Карвахаль.

– Ты сильно подросла с тех пор. Стала настоящей женщиной, – чуть запинаясь от волнения, отвечал вспыхнувший Филипп.

– Много народу приложило к этому усилия – те самые, от которых ты отказался.

– О чем это вы? – спросил Карвахаль. – Разве вы знакомы?

– Да, еще девчонкой я знавала его в Севилье, – поспешила объяснить Каталина. – Этот германец сыграл злую шутку с моей тетушкой: она постриглась в монахини сразу после того, как спозналась с ним.

– В монахини? – переспросил Филипп, не заметив насмешки, сквозившей в этих словах, а про себя подумал: «О Пречистая Дева, ты сотворила чудо и вернула заблудшую овцу в стадо господне. Но отчего не позаботилась ты и об этой несчастной, почему не увела ее с греховной стези?»

Однако чем больше вглядывался он в лицо Каталины, тем больше смысла находил в словах Спиры: «Неисповедимы пути господни».

– Ты никогда еще не танцевала лучше! – воскликнул Карвахаль.

– Еще бы мне не постараться напоследок!

– Неужели ты решила воротиться в Испанию?

– Нет, ни за что! – язвительно расхохоталась она. – Просто мой покровитель не разрешит мне бывать тут. Отныне я буду жить в его загородном доме. Знаете, там еще такой роскошный сад…

– Но ведь ты говорила…– начал было Карвахаль, протягивая танцовщице жемчужное ожерелье.

– Говорила, говорила, ты прав, жизнь моя! Я обещала, что буду жить с тобой, ибо мне надоело выламываться перед пьяной матросней…

– Но теперь, когда я стал королевским судьей…

– Ах, да велики ль достатки у королевского судьи, – снова перебила его Каталина, – и можно ли сравнить их с доходами губернатора? Сам знаешь: рыба ищет, где глубже…

– Но я преподнес тебе ожерелье, которое стоит прорву денег!

– Пожалуйста! Забери его назад, раз ты такой сквалыга!

– Да нет, я не к тому… Оно твое, я подарил его тебе от чистого сердца, а ты отвергла меня, чтобы стать губернаторской наложницей.

– Стань губернатором, и я вернусь к тебе, – подзадорила его Каталина.

– Клянусь тебе гвоздями, пробившими руки Христа, я займу когда-нибудь этот пост…

– Вот когда займешь, пришли за мной, и я приду. Ты мне нравишься куда больше, чем мой нынешний хозяин и покровитель. – И она подкрепила свои слова звучным поцелуем, скосив при этом глаз на Филиппа.

– Поклянись, Каталина, что, когда я стану губернатором, ты будешь принадлежать мне!

– Клянусь! – отвечала она, а сама тут же приподняла под столом левую ногу, по цыганскому обычаю отрекаясь от клятвы. Филипп ощутил прикосновение ее ступни.

– Что ж, выпьем за исполнение наших желаний и пожелаем нашим друзьям счастливого пути – завтра они отбывают.

– Как, уже завтра? – омрачившись, воскликнула Каталина. – Как жаль, что мы встретились так поздно!

– Каталина, – умильно произнес Карвахаль, – прошу тебя: прежде чем безусловно предаться новому покровителю, проведи последнюю ночь своей свободы у меня в доме, со мной и моими друзьями!

Танцовщица, не сводя глаз с Филиппа, отвечала весело и лукаво:

– Если хочешь, милый. Если хочешь…

До вечернего звона вели веселую беседу Карвахаль, Гуттен и Спира, осушая стакан за стаканом и смеясь шуточкам Каталины. К удивлению Спиры, Филипп выпил целую бутылку хереса, которая разрумянила ему щеки и разгорячила чувства. Он уже готов был, не задумываясь о возможных последствиях, откликнуться на зов Каталины. Карвахаль пил не переставая и смеялся без умолку. От танцовщицы веяло запахами распалившейся самки. Спира, сославшись на нездоровье, первым покинул застолье. Каталина, возбужденная вином, от которого вконец уже осоловел Карвахаль, плясала, звонко пристукивая каблуками. Опорожнив четвертую бутылку, хозяин завел глаза, уронил голову на грудь и захрапел. Каталина, не прекращая танца, двинулась к дверям, маня за собой Филиппа, и он повиновался ей. Наградив его пламенным поцелуем, она шепнула:

– Пусть он уснет покрепче… Когда совсем стемнеет, приходи в сад. Я буду ждать…

– Где ты, Каталина? – встрепенулся Карвахаль. – Пойдем в спальню, пора! – И, спотыкаясь, побрел вместе с танцовщицей по коридорам своего прекрасного дома.

Когда в условленный час Филипп неслышно выскользнул из отведенных ему покоев, на небе блистала огромная круглая луна – луна доктора Фауста. Залитый мертвенным ее светом, благоухал ароматом жасмина сад. Появилась Каталина в нижней юбке и, ни слова не говоря, бросилась в его объятия. Потеряв голову, Филипп уже готов был упасть вместе с нею на мягкий дерн, как вдруг раздался голос Карвахаля:

– Ах вот как платите вы за мое гостеприимство? Судья – лицо его было искажено гримасой бешенства – сжимал в руке пистолет.

– Эта шлюха, эта похотливая лисица была в эту ночь мне женой. Вы нанесли мне тяжкую обиду. Благодарите бога, что не всадил в вас свинцовую конфету. Ты, потаскуха, не заслуживаешь смерти от благородной руки, и честь мою ты не запятнаешь!

Филипп попытался было что-то сказать в свое оправдание, но глаза Карвахаля сверкали такой ненавистью, что он осекся.

– Вон из моего дома! – крикнул тот. – Убирайтесь на корабль – на рассвете он поднимет якорь! Я сам скажу Спире, что вы ушли по доброй воле. Теперь я более, чем когда-нибудь, убежден в том, что все немцы – такие же негодяи, как Альфингер и Федерман!

Корабль, на котором они плыли назад, уже девятый день боролся с сильным встречным течением.

– Если бы не оно, от Санто-Доминго до Коро можно было бы добраться не за десять дней, а за четыре- пять, – сказал им шкипер.

– Наконец-то выбрались, – обрадовал он их день спустя, – через два дня причалим.

По палубе бродил десяток коз, а иные лежали, греясь на солнце. Это Спира надумал привезти