перевод из Жильберта» Милонова:
Восход моей зари ты скорбью омрачила, И скрылась от меня, Как кроется от глаз, предвестник бурна дня, В туманных облаках померкшее светило! (Сатиры, послания и другие мелкие стихотворения Михаила Милонова. СПб., 1819, с. 105). Ср.:
Так одевает бури тень Едва рождающийся день (IV, XXIII, 13–14). В том же стихотворении Милонова ср другие совпадения с элегией Ленского.
О дней моих весна! куда сокрылась ты? <…> Кто знает, что судьба в грядущем нам готовит? (там же). Ср.:
«…бурных дней моих на пасмурном закате» (Пушкин В. Л. К***. Поэты 1790-1810-х годов, с. 682). 13-14 — Сердечный друг, желанный друг… — Рифма — «друг — супруг» встречается в «Письме Вертера к Шарлотте» (Мерзлякова?). Об отношении элегии Ленского к западноевропейской поэтической традиции; см.: Савченко С. Элегия Ленского и французская элегия. — В кн.: Пушкин в мировой литературе. <Л.>, 1926, с. 64–98; Томашевский Б. Пушкин — читатель французских поэтов. — Пушкинский сборник памяти С. А. Венгерова. М.-Пг., 1923, с. 210–228.
XXIII, 1 — Так он писал т е м н о и в я л о… — Намек на оценку элегической поэзии Кюхельбекером: «Сила? — Где найдем ее в большей части своих мутных, ничего не определяющих, изнеженных, бесцветных произведений?» Ко времени работы над шестой главой П уже, видимо, знал и вторую статью Кюхельбекера: «Разбор фон-дер-Борговых переводов русских стихотворений», где элегическая школа называлась «вялой <курс. оригинала. — Ю. Л.> описательной лже-поэзией» (Кюхельбекер, с. 493). Выделив слова «темно» и «вяло», П отделил их как чужую речь от остального текста. Это позволило ему создать двусторонний иронический эффект: и в адрес поэзии Ленского, и в адрес строгой оценки элегий Кюхельбекером.
2-4 — Что романтизмом мы зовем… — Ср. в статье Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии…»: «Жуковский и Батюшков на время стали корифеями наших стихотворцев и особенно той школы, которую ныне выдают нам за романтическую. Но что такое поэзия романтическая?» (Кюхельбекер, с. 455). Однако в этом случае голоса П и Кюхельбекера сливаются (этому, в частности, способствует отсутствие курсива), и оценка воспринимается как авторская. Диспут по вопросам романтизма, развернувшийся в русской критике в 1824 г., весьма занимал П, который в связи с ним начал работу над теоретической статьей о народности. См.: Томашевский, II, с. 106–153; Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX века. М.-Л., 1959 (с. 196–236, 376–420).
7 — На модном слове и д е а л… — Слова «идеал», «идеальный» в эпоху романтизма приобрели специфический оттенок, связанный с романтическим противопоставлением низменно земного и возвышенно прекрасного, мечтательного. Нападая на романтизм Жуковского, Грибоедов писал о героине баллады Катенина «Ольга»: «Что же ей? предаться тощим мечтаниям любви идеальной? — Бог с ними, с мечтаниями; ныне в какую книжку ни заглянешь, что ни прочтешь, песнь или послание, везде мечтания, а натуры ни на волос» (Грибоедов А. С. Сочинения. М., 1956, с. 392–393). Слово «идеал» быстро проникло в бытовую любовную лексику. В поэзии еще в 1810-х гг. оно было малоупотребительно. Так, из пяти русских переводов стихотворения Шиллера «Die Ideale» на русский язык, которые были осуществлены между 1800 и 1813 гг., ни одно не сохранило немецкого названия (два различных перевода Милонова назывались «К юности» и «Спутник жизни», Жуковского — «Мечты»; более ранний фрагмент перевода получил название «Отрывок», Шапошникова «Мечтанья»).
В EO слово «идеал» встречается и в бытовом употреблении как часть «любовного словаря»:
Нашед мой прежний идеал, Я верно б вас одну избрал В подруги дней моих печальных (IV, XIII, 10–12). Здесь литературная лексика, проникшая в быт, включается в текст уже как черта реального употребления, характеристика этого быта. При иной стилистической окраске и ином быте такой же принцип в употреблении см.:
Тебя зову на томной лире, [Но] где найду мой идеал? (III, 1, 465). Принципиально иной смысл имеет употребление слова «идеал» в стихах:
И моря шум, и груды скал, И гордой девы идеал (VI, 200). 
