воззванием ко всем донским казакам: «Донские казаки, опомнитесь! Донские казаки, всколыхнитесь, сбросьте с себя обывательский сон, неподвижность! Вперед, пока не поздно, пока еще не все погибло! Теперь, родные донцы, в ваших руках спасение Дона от нашествия немцев! Не верьте генералу Краснову! Донские казаки и солдаты! Сердце русской матери-земли рвется на части. Седой Дон Иванович умирает в страшных муках: проклятие всем нам, кто глух еще к стонам родного всем старика!»

Не дремал и полковник Голубинцев, занятый подготовкой контрреволюционного восстания в Усть- Хоперской станице. В отношении Миронова он пошел на провокационный подлог, прислав ему приглашение прибыть в станицу, в которой уже вспыхнул мятеж против Советской власти. Но Филиппа Козьмича спасло то, что пакет с письмом прибыл с опозданием ровно на один день, когда уже всем стало известно, что Усть-Хоперская восстала под руководством полковника Голубинцева.

Вечером, когда, по обыкновению, вся семья была в сборе и при неярком свете керосиновой лампы сидела за чайным столом, раздалось в окно три выстрела – метили в голову Филиппа Козьмича, от притолоки отскочила щепа. Все кинулись на пол, лишь Миронов не растерялся; уже привычный к стрельбе, он выскочил во двор, но в темноте услышал только топот ног. Покушение на Миронова осуществляли гимназист Подольский и офицер Прозоровский, которые по приговору трибунала были расстреляны.

Усть-хоперские и вешенские повстанцы ночью напали на станицу Усть-Медведицкую, и Миронов с уцелевшими красногвардейцами переправился через Дон и скрылся в направлении слободы Михайловки. Но осталась семья его: отец, мать, жена, три дочери, одна из них с ребенком и десятилетний – последний сын, Артимон. Им было приказано покинуть дом, который тут же отвели под больных холерой, а семью в сопровождении вооруженной охраны препроводили в тюрьму. На другой день состоялся суд, решение которого нетрудно было предугадать: лишение всех казачьего звания, в том числе и самого Миронова – и расстрел всей семьи изменника Дона и Отечества Филиппа Козьмича Миронова.

Чтобы не возиться с рытьем специальной могилы, всех членов семьи Миронова, включая и малолетних детей, подвели к глубокому оврагу и поставили так, чтобы после выстрелов они падали в естественное углубление... Вот как об этой страшной минуте рассказывает сам Артимон Филиппович Миронов:

«...Выплывшее из-за горизонта солнце брызнуло золотом своих лучей. В последний раз для нас. Стали в ряд по бровке оврага, мать прижала меня к себе. Команда офицера, и с десяток винтовок уставились на нас концами дул. Ужасная минута, врезавшаяся в память. Сейчас будет конец. Но что это? Прозвучал одиночный винтовочный выстрел за спиной конвоя. Офицер скомандовал: „Отставить!“ Казаки опустили винтовки. Было ясно видно скачущего карьером всадника. Через две-три минуты с седла спрыгнул урядник и передал конверт конвойному офицеру. Вскрыв конверт, офицер прочитал какую-то бумагу. Это было распоряжение генерала Фицхелаурова, находившегося в Усть-Медведицкой, об отмене расстрела нашей семьи. Нет слов описать тот бурный восторг, который охватил каждого из нас при мысли, что мы будем жить.

Нас помиловали. Почему? Смягчилось сердце наших врагов? Отнюдь нет. Потом отец рассказывал, что в день перед нашим расстрелом у него было тяжело на душе, и мысли о семье не покидали его, мешая заниматься своими делами. Он задумался о возможной расправе с нами белых карателей, затем вызвал к себе преданного человека и поручил ему немедленно скакать в Усть-Медведицкую с его ультиматумом белому командованию. Написал он лаконично: «Если уничтожите мою семью, то станицу Усть-Медведицкую смету с земли, а имеющихся у меня пленных офицеров – перевешаю».

Белые знали по опыту, что Миронов на ветер своих слов не бросает. Вот почему мы уцелели...»

В Михайловке Миронов срочно разослал письма своим соратникам – казакам 32-го Донского казачьего кавалерийского полка: «Страшные, кровавые страницы истории начал писать наш Дон. Граждане казаки! Зову вас, как одного, собраться на хуторе Большом Етеревской станицы 31 мая, к 10 часам утра. Кто не явится, тот объявляется преступником своему родному краю, своим детям, самому себе. Наболевшим сердцем зову вас, зову всех казаков-фронтовиков других полков...»

По старинной традиции, извечной, казачьей, над станицами и хуторами понеслись тревожные удары больших колоколов всех церквей. Значит, снова настало время казаку седлать боевого коня и аллюром «три креста» вырываться из теплого родимого куреня, чтобы долгими проводами не рвать душу себе, и остающимся родителям, и жене с детьми... И хоть по-прежнему горделиво вскинута казачья голова, и будто там все как всегда в порядке, но с некоторых пор она, чубатая, стала какой-то затурканной и неповоротливой, с трудом перемалывая все эти письма, приказы, воззвания... Все они призывают откликнуться на призыв к спасению Дона, его традиций и вековечного уклада жизни, и все грозятся проклятием и расправой, если тотчас не поскачешь к кому бы то ни было из зовущих... Где же истина? Где же правда? Где свобода, наконец, где это самое счастье, к которому призывают и атаманы и большевики?.. И все бьют по чувствам и гордости казаков.

Атаман Всевеликого Войска Донского Краснов на Казачьем Круге спасения Дона горячо и вдохновенно обращался к зачарованным слушателям:

«Казачий Круг! И пусть казачьим и останется. Руки прочь от нашего казачьего дела те, кто злобно шипел и бранил казаков, те, кто проливал казачью кровь. Дон – для донцов! Мы завоевали эту землю и утучнили ее кровью своею, и мы, только мы одни хозяева этой земли. Вас будут смущать обиженные города и крестьяне. Не верьте им. Помните, куда завел атамана Каледина знаменитый паритет. Не верьте волкам в овечьей шкуре. Они зарятся на ваши земли и жадными руками тянутся к ним. Пусть свободно и вольно живут на Дону гостями, но хозяевами – только мы, только мы одни, казаки!..

Да, мы казаки, демократы и аристократы в одно и то же время: демократы в своей казачьей среде, но доступ в эту нашу среду не открыт для любого встречного – латыша, хохла или еврея, а потому мы и не ко двору их демократии. Наш любимый Дон, свято хранящий заветы предков, должен, наконец, осознать эту неопровержимую истину и смело в открыто сказать: только конституционная монархия, обеспечивающая неприкосновенность казачьих прав, может рассчитывать на поддержку казачества, так как при всяком другом режиме – демократическом или самодержавном – казачеству грозит опасность исчезнуть. В демократическом режиме эта опасность несравненно больше, чем при самодержавии.

В этом убедил нас горячий опыт российского хамодержавия».

К Миронову в хутор Большой в атакующем стиле прискакал весь 32-й Донской казачий полк. Пополнение приходило изо всех станиц, хуторов и слобод.

Был получен приказ № 24 от 25 мая 1918 года: «Командующим войсками Усть-Медведицкого округа вместо тов. Федорова назначить тов. Миронова Ф. К. Первому о сдаче, а второму о приеме должности донести. Главнокомандующий Донской Советской Республики В. Ковалев».

Через несколько дней поступил еще один приказ за подписью председателя ЦИК Донской Республики В. С. Ковалева: «Командующим войсками северных округов Донской Республики на фронте от Поворино до Калача назначается товарищ Миронов. Все отряды, расположенные на территории Донской Республики к