на приведенном только что тексте из Гимн, II, 12–15, где бессмертные себе на утешение воспевают, между прочим, и бедствия смертных.
Вот, например, Аполлон сзади оглушает Патрокла ударом по спине и плечам, так что тот тут же и сваливается (Илиада, XVI, 790 слог); Афина в виде брата Гектора ободряет последнего, обещает помощь и тем коварно ведет к гибели, а тот трогательно надеется на мнимого брата, вспоминая его всегдашнюю помощь и любовь (XXII, 226–247); Зевс посылает обманчивый сон Агамемнону, зовя его на бой, а на самом деле желая его погубить (Илиада II, 1-34). Все эти многочисленные факты для людей — трагедия, а для богов — юмор.
Великая битва богов (XXI) есть для них не больше как юмористика. Сначала возмущается река Ксанф от множества трупов, которыми Ахилл ее запрудил, и уже хочет его потопить, как вдруг вступаются Афина и Гефест и спасают Ахилла (272–384). Это и вызывает других богов на сражение.
Услышал
Зевс, на Олимпе сидящий, и сердце его засмеялось
С радости, лишь увидал он богов, друг на друга идущих
(389 слог). Так оно и должно быть: юмор как бытие!
А сражение было не малое. От раздора божественных душ застонала земля, окрасилось великое небо. Арес налетел на Афину. Он называет ее наглой мухой, припоминает, как она обманом его хотела уничтожить. Сказал и ударил камнем в Афину. Та схватила огромный камень и так двинула им в Ареса, что тот грохнулся и распростерся на семь десятин. Что же богиня? 'Засмеялась Афина' (408) и прочла нотацию (410–414). Тут стала было помогать Аресу Афродита, но — откуда ни возьмись — белорукая Гера заставляет Афину продолжать свое дело; и Афина 'радостно вслед устремилась' (423) за Афродитой и так ее ударила, что у той 'ослабли мгновенно колени и сердце', и оба они, Арес и Афродита, повалились на землю. Афина дальше только поиздевалась. (428–433), на что опять 'улыбнулась белорукая Гера богиня' (434). Но тут не выдержал уже Посейдон, которому надоело самому стоять в стороне, и он стал побуждать Аполлона тоже вступить в драку. Тот отказывается, но его начинает побуждать выступить за троянцев Артемида, за что и получает наставление ог Геры. Гера называет ее 'бесстыдной собакой' и в конце концов бьет ее луком опять-таки 'со смехом' (491). Правда, Артемида плакала, но Зевс, прижимая ее к сердцу, ласкал, 'засмеявшися нежно' (508).
Та же философская сущность и дерзания смертных против богов. Не только ведь боги ранят друг друга или людей. Люди тоже ранят их. Диомед до того раздражен во время сражения, что преследует Афродиту, которая помогала своему сыну Энею, и — ранил ей нежную руку, так что из руки заструилась бессмертная кровь, и Диомед еще выругал богиню вдогонку (V, 330–351). Хотя ей и больно, но на Олимпе все это встречается той же неизменной божественной улыбкой. Афина первая уколола Афродиту, не в любовных ли приключениях она поранила себе руку. А Зевс тоже 'улыбнулся' (426) и дал совет не лезть в сражения, а ограничиваться брачными делами (421–430). Диомед ранит даже это страшилище Ареса, да и как ранит! Он вонзает медное копье ему в живот и растерзавши нежное тело, вытаскивает это копье обратно. Арес заревел так, будто 'девять иль десять воскликнуло тысяч сильных мужей на войне' (855–863). Но, прибывши на Олимп и принявши наставление от Зевса, он быстро исцеляется, омывается, одевается в пышную одежду и садится около' того же Зевса, уже 'в сознании радостном славы' (906); тут же и Гера с Афиной, направившие копье Диомеда против Ареса (864–909).
Ахилл же, увидевший обман Аполлона, загнавшего троянцев в город, попрекает его тем, что тот пользуется своей божественной силой и неуязвимостью и отнимает славу у него, у Ахилла. 'Я б тебе отомстил', говорил Ахилл Аполлону, 'если б это мне было возможно' (XXII, 20). И тут нет ничего удивительного, если вообще стоять на точке зрения Гомера. Не меньшее 'ранение' и тоже не физическое, а духовное, наносит и Менелай — на этот раз уже самому Зевсу, когда его меч раздробляется о шлем Париса (III, 365): 'Нет никого средь бессмертных зловредней тебя, о, Кронион'.
Эти многочисленные дерзкие выступления смертных против богов, равно как и ссоры среди самих богов, — все это покрывается юмористической трактовкой жизни богов вообще. Посылая богов на сражение среди людей, где они будут биться и против людей и один с другим, Зевс говорит (XX, 22 слог):
Сам я, однако, сидеть останусь в ущелье Олимпа,
Буду отсюда глядеть и дух себе радовать.
И Гомер дальше повествует, как Зевс 'возбудил упорную битву', как боги понеслись с небес, одни к ахейцам, другие к троянцам, чтобы сразиться между собой, — и Гера, и Афина, и Посейдон, и Гермес, и Гефест, и Арес, и Артемида, и 'улыбколюбивая Афродита' (31–40). Нельзя сказать, чтобы им особенно хотелось драться, но — 'Зевс с высоты побуждал их' (155).
10. Сущность Гомеровского юмора
Если бы мы захотели найти толкование гомеровского смеха богов, мы должны были привлечь забытые всеми, но замечательные материалы из поздней античности, а именно из Прокла, философа V в. н. э. (в его комментарии на 'Государство' Платона, In R. Р. I 126–128 Kroll).
Прежде всего гомеровские боги суть боги. Эту простую истину ровно никто не хочет принимать во внимание.
Бог есть абсолютная мощь, абсолютное знание и мудрость, абсолютное совершенство. То, что в бытии есть наиболее сильного и знающего, то, что в бытии есть вечное, идеальное, абсолютное, то и есть, по мнению греков, боги. Но вот оказывается, что эти боги смеются и не только смеются, но постоянно смеются. Смех мы обычно принимаем как случайное, необязательное, ни для чего не характерное, несерьезное. Как же такой смех может быть у богов? Ясно, что или никаких богов нет или, если они есть, то и смех их тоже характеризует собою их вечность, их мудрое и мощное содержание, которое и является их сущностью. В вечности, в идеальном не может быть разницы между существенным и несущественным, необходимым и случайным, вечным и временным. Тут все одинаково вечно, одинаково существенно, одинаково необходимо. И смех богов тоже указывает на какое-то их вполне определенное вечное и необходимое свойство.
Какое же это свойство?
Смех предполагает, что нечто произошло, нечто сделано, но что оно сделано несовершенно и что это несовершенство безболезненно. Значит, боги должны выступать тут прежде всего в функции своих деятельных актов, своих действий, своего промысла. Вот почему, между прочим, в I песни 'Илиады' всех богов увеселяет Гефест, бог искусства, ремесла, бог по преимуществу демиургии, т. е. творческого созидания. Далее, эта демиургия в некотором отношении может быть несовершенной. В ней, конечно, есть момент совершенной и абсолютной демиургии, но этот момент как раз и не есть то, что соответствует божественному смеху. Божественному смеху соответствует абсолютное совершенство, и он отражает и удовлетворенность богов, участвующих в совершенной демиургии, и оценку именно несовершенной, неполной, неабсолютной демиургии.
Приводимое ниже толкование Прокла как раз и исходит из того, что гомеровские боги суть именно боги, что их божественность и смех одно другому не противоречат и что невозможно одно из них приносить в жертву другому, что то и другое есть достояние и мифов и мистерий, и что, наконец, для греков в этом не было ровно ничего неблагочестивого.
Приведем теперь это замечательное рассуждение.
Текст этот весьма мудреный, но смысл — очень прост.
'Стоит рассмотреть, что же именно желают показать мифы, выводящие богов смеющимися и притом смеющимися неудержимо.
Неумолкающий подняли смех блаженные боги -
говорит поэзия (Илиада, I, 599 слог).
Глядя как по дому с кубком Гефест задыхаясь метался.
