тем, как хорошо им платят и как здорово они «гуляют» в свободное время.

Прозоров слушал, поддакивал.

В конце ужина он заметил:

— Когда все уляжется, я постараюсь здесь вам тоже устроить хорошую гулянку. Конечно, у нас не так шикарно, но все же повеселимся.

Перед тем как уложить пьяных шпионов спать, Прозоров поинтересовался, что необходимо спрятать. Тот, который назвал себя Андреем, дал ему небольшой чемодан, заметив, что с ним надо обращаться осторожно. Сергей Иванович спрятал чемодан в чулане. Дверь он запер на замок, а ключ повесил за картиной.

Когда разведчики лежали в кроватях, Прозоров вдруг весело сказал:

— Да! Чуть не забыл. Я же чаем напоить вас хотел, сейчас угощу!

— С удовольствием выпьем.

На кухне он незаметно всыпал им в чай снотворного. Чай распили не спеша. Снотворное возымело свое действие, и вскоре разведчики крепко уснули. Руки они держали под подушками, где наготове были заряженные пистолеты.

Не спал только Прозоров. Он лежал в кухне на диване с закрытыми глазами. На столике напротив окна тусклым светом горела свеча. Сергей Иванович знал, что дом оцеплен. Чекистам осталось только бесшумно проникнуть в кухню и комнаты через дверь с улицы и через вторую дверь со двора. Он специально их оставил незапертыми, но на всякий случай вручил Волосову два ключа.

Все совершилось мгновенно: Озолинь и Волосов стояли у кровати спящих немецких разведчиков, направив на них дула пистолетов. Другие два сотрудника осторожно достали из-под подушек оружие. Когда шпионы очнулись и с трудом открыли глаза, то им ничего не оставалось, как покорно поднять руки. Внезапность ошеломила их.

Арестованным приказали одеться. Тут же был составлен протокол об изъятии большой суммы денег, оружия, двух радиопередатчиков и другого шпионского снаряжения. Их вывели на улицу. Усадили в большую, крытую грузовую машину. Она сразу же рванула с места, выехала на шоссе и взяла направление на Ленинград.

Взволнованный и счастливый, Прозоров смотрел вслед отъезжавшей машине. Вместе с ней уходили в безвозвратное прошлое его колебания и ошибки.

Отправив арестованных, Озолинь и Волосов подошли к Прозорову и крепко пожали ему руку. Озолинь, направляясь к машине, спросил:

— Может быть, хотите уехать из Ленинграда к семье?

— Нет! Я свою семью буду встречать в Ленинграде, — ответил Прозоров.

Чекисты уехали. Опять стало тихо. Люди в поселке спали и даже не подозревали о том, что произошло только что. Прозоров стоял и думал, что война — это великое испытание. Она закаляет людей, раскрывает их души.

Он вспомнил об одном разговоре, услышанном на днях в очереди. Машина с хлебом задержалась где-то в пути. И люди, чтобы скоротать время, говорили о всяком. Больше, конечно, о войне. Один пожилой человек рассказал о таком случае.

В поселке до войны жила семья. Старик работал столяром, хорошо зарабатывал и жил в достатке. Несмотря на это, все ворчал и часто многим был недоволен. Сердитый был старик и острый на язык. Когда, бывало, разойдется, то и Советской власти доставалось. Его за это некоторые звали «контриком». Близкие же и знакомые советовали попридержать язык за зубами, а то, неровен час… Время было неспокойное. Старик в таких случаях чаще всего отмалчивался, а иногда, посмеиваясь, говорил: «Ничего, сочтемся». И вот война. Наступили тяжелые дни. Поднялся утром старик, сложил весь свой инструмент и взялся укладывать вещевой мешок.

«Ты это куда собрался?» — спрашивает его жена.

«Как куда? — отвечает столяр. — Туда, куда и все. Иду в народное ополчение воевать против немцев!»

Не хотелось ей отпускать старика. И, недолго думая, сказала ему:

«Ты же ругал Советскую власть и все был недоволен. А теперь воевать собрался? Сиди уж дома!»

Подошел он к ней, положил руки на плечи и говорит:

«Я тебя и детей тоже ругал, когда видел, что в доме непорядок. А разве я вас не люблю? Любил — и ругал. Моя власть, поэтому и ворчал. Хотел, чтобы еще лучше было. Если бы власть была мне чужая, то тогда ее и не ругал бы».

Пошел старик на войну, а недавно получила жена письмо, что его наградили орденом. Вот как оно бывает в жизни.

Поляков и Морозов засиделись допоздна. Они читали и перечитывали материалы докладной записки Военному Совету фронта. В докладе, занимавшем несколько десятков страниц, были собраны данные о подрывной деятельности гитлеровской разведки и контрразведки. Эти данные говорили о многом.

В пятом часу утра Александр Семенович подошел к окну, распахнул его настежь. Прохладный утренний воздух ворвался в прокуренный кабинет, взбодрил, освежил заработавшихся чекистов.

Белые ночи уже властвовали над городом, и в этот предрассветный час Александру Семеновичу вдруг на какую-то минуту показалось, что нет войны, нет блокады, — так мирно и тихо спал город.

Поляков стряхнул с себя мгновенное оцепенение. Есть война. Есть блокада. Есть обстрелы и бомбежки. И сегодня, и завтра, и послезавтра будут падать снаряды и бомбы. И сегодня, и завтра, и послезавтра будут разрушаться дома, будут гибнуть мирные жители.

Вот и сегодня — он проходил по улице…

От прямого попадания снаряда рухнул дом недалеко от Литейного. Стена, выходившая на улицу, обвалилась полностью, но перекрытия сохранились. На третьем этаже, на краю, застряла детская кроватка с беспомощно висящим куском одеяла.

Поляков видел, как ленинградцы, проходя мимо дома, молча сжимали кулаки. Какая-то маленькая