Сэм паркуется на темной улице под кленом в трех километрах от своего дома. Я ступаю на асфальт, мои легкие делают первый настоящий глоток воздуха Парадайза, и мне сразу хочется вспомнить — вспомнить Хэллоуин, и как я возвращался домой к Генри, и как сидел на диване рядом с Сарой.

Мы не хотим рисковать, оставляя Ларец в пустой машине. Шестая открывает багажник, достает его и ставит себе на плечо. Подвинув его поудобнее, она становится невидимой.

— Подожди, — говорю я. — Мне надо кое-что взять. Шестая?

Шестая появляется, я открываю Ларец, достаю нож и засовываю его в задний карман джинсов.

— О'кей. Теперь я готов. Берни Косар, дружище, ты готов?

Берни Косар превращается в маленькую сову и взлетает на нижнюю ветку клена.

— Ну, начали. — Шестая поднимает Ларец и снова исчезает.

Мы бежим. Сэм держится за мной. Я перепрыгиваю через ограду и в хорошем темпе бегу краем поля. Примерно через километр я ныряю в лес. Мне нравится, как ветки хлещут меня по груди и рукам, как мои джинсы рассекают высокую траву. Я часто оглядываюсь через плечо: Сэм не отстает дальше, чем на сорок шагов, перепрыгивает через бревна, нагибается под ветвями. Я слышу рядом шорох, но не успеваю дотянуться до ножа, как Шестая шепчет, что это она. Я вижу, как она приминает траву, и бегу по ее следу.

По счастью, Сэм живет на окраине Парадайза, где соседние дома стоят на значительном удалении друг от друга. Я останавливаюсь на самой опушке и вижу его дом. Он маленький и скромный, с белым алюминиевым сайдингом и черной крышей из мягкой черепицы. Справа из крыши торчит тонкая труба, задний двор огорожен высоким деревянным забором. Шестая материализуется и опускает Ларец на землю.

— Здесь? — спрашивает она.

— Здесь.

Через тридцать секунд подлетает Берни Косар и садится мне на плечо. Через четыре минуты Сэм пробирается через полосу кустарника и встает рядом с нами. Он тяжело дышит, руки твердо уперты в бока. Он смотрит на стоящий в отдалении дом.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я.

— Как дезертир. Как плохой сын.

— Подумай, как твой отец гордился бы тобой, если мы сумеем достать то, что надо, — говорю я.

Шестая становится невидимой и отправляется на разведку. Она заглядывает в тени близлежащих домов, осматривает задние сиденья всех стоящих вдоль улицы машин. Вернувшись, она говорит, что вроде все нормально, только на доме справа установлен сенсор, срабатывающий на движение. Берни Косар улетает и садится на конек крыши.

Шестая берет Сэма за руку, и они становятся невидимыми. Я в обнимку с Ларцом иду за ними к заднему забору. Они появляются. Первой перелезает Шестая, за ней Сэм. Я бросаю им Ларец и тоже быстро перелезаю. Мы прячемся за разросшимся кустарником, и я обвожу взглядом двор: деревья, высокая трава, большой пень, ржавые качели и рядом с ними старая тачка. На задней стороне дома слева расположена дверь, а справа — два темных окна.

— Вон там, — шепчет Сэм, показывая рукой.

То, что я сначала принял за пень посередине двора, при ближайшем рассмотрении оказывается широким каменным цилиндром. Прищурившись, я различаю на нем какой-то треугольный предмет.

— Мы скоро вернемся, — шепчет Шестая Сэму.

Взяв Шестую за руку, я становлюсь невидимым и говорю:

— Ладно, Орел Гуд. Охраняй Ларец так, будто от этого зависит моя жизнь. Потому что так оно и есть.

Мы с Шестой осторожно идем к колодцу по густой траве и опускаемся перед ним на колени. По окружности солнечных часов проставлены цифры — от одного до двенадцати справа, от одного до двенадцати слева, а в верхней части часов стоит ноль. Вокруг цифр начертаны линии. Я уже хочу взяться за треугольник, стоящий посередине и попробовать покрутить его, когда слышу сдавленный возглас Шестой.

— Что? — шепчу я, поднимая глаза к черным окнам.

— Посередине. Смотри. Знаки.

Я снова вглядываюсь в солнечные часы, и у меня перехватывает дыхание. Они почти неразличимы, и их легко проглядеть, но в центре круга мелко выбиты девять лорикских знаков. Я опознаю цифры от одного до трех, потому что они сходятся с формой шрамов на моей лодыжке, но остальные мне не знакомы.

— Еще раз, когда у Сэма день рождения? — спрашиваю я.

— Четвертого января тысяча девятьсот девяносто пятого года.

Треугольник щелкает, как замок, когда я поворачиваю его вправо к лорикской цифре один. Я сглатываю комок в горле и поворачиваю его влево, к цифре, которая должна быть четверкой. Мой номер. Потом кручу треугольник к одному, пяти, девяти, снова, делая полный оборот, к девяти и к пяти. Несколько секунд ничего не происходит, а потом солнечные часы начинают шипеть и дымиться. Мы с Шестой отступаем и смотрим, как бетонная крышка колодца с громким, отдающим эхом скрежетом отъезжает в сторону. Когда дым развеивается, я вижу внутри лестницу.

Сэм прыгает у забора. Одной рукой он прикрывает рот, а другая сжата в кулак и поднята вверх.

Одно из темных окон дома становится желтым. Берни Косар дважды протяжно ухает на крыше.

Я еще не успеваю ничего сообразить, как Шестая дергает меня вперед. Скоро я уже видимый и спускаюсь по лестнице внутри колодца. Шестая спускается следом, почти совсем задвинув над собой крышку. Я зажигаю ладони и вижу, что до цементного дна метров шесть.

— А как же Сэм? — шепчу я.

— С ним все будет нормально. Там же Берни Косар.

Мы спускаемся на дно и видим уходящий влево ход. В воздухе стоит запах плесени. Я подсвечиваю нам ладонями, и мы идем по этому кривому ходу. Когда он выпрямляется, мы видим перед собой комнату с захламленным столом и сотнями бумажек, приколотых к стене. Я уже готов войти, когда луч света от ладоней выхватывает в дверном проеме какой-то длинный белый предмет.

— Что это… — замолкает на полуслове Шестая.

Я резко останавливаюсь. Это огромная кость.

Шестая толкает меня вперед, и я достаю из кармана нож.

— Сначала дамы? — предлагаю я.

— Не в этот раз.

Я перепрыгиваю через кость и тут же освещаю комнату ладонями. У меня вырывается крик: у стены сидит скелет. Входит Шестая и при виде его пятится назад, упираясь в стол.

В скелете под два с половиной метра роста, у него огромные кисти рук и ступни. Густые белокурые волосы свисают ниже лопаток. На шее висит голубой кулон, похожий на мой.

— Это не отец Сэма, — говорит Шестая.

— Точно не он.

— Тогда кто?

Я подхожу ближе и рассматриваю кулон. Голубой лоралит немного больше, чем у меня, но в остальном такой же. Я смотрю на него и ощущаю бесконечную связь с тем, кто это был.

— Не знаю. Но думаю, что это был друг. — Я снимаю с головы скелета кулон и отдаю Шестой.

Мы подходим к столу. Я не знаю, с чего начать. Стопки бумаг и письменные принадлежности покрыты густым слоем пыли. Бумаги на стене исписаны на каком угодно языке, но только не на английском. Я опознаю только несколько лорикских цифр и больше ничего. На сломанном стуле лежит белый электронный планшет. Я беру его и нажимаю пальцами на черный экран. Ничего не происходит.

Шестая выдвигает верхний ящик стола в поисках еще каких-нибудь бумаг, а когда берется за ручку второго ящика, на поверхности гремит взрыв, который сбивает нас с ног. По потолку бежит длинная трещина, бетон прогибается, и его куски валятся рядом с нами.

— Бежим! — кричу я.

С кулоном на шее Шестая срывает со стены десяток бумаг, а я засовываю сзади за пояс планшет. Мы карабкаемся по лестнице и выглядываем в просвет между колодцем и песочными часами. Десятки