славянских землях. Ситуация, сложившаяся в общественных кругах, стала развиваться помимо воли императора. Добровольцы потянулись в Сербию и Черногорию со всех концов России, отовсюду шли пожертвования.

О том, насколько импульсивными были патриотические проявления со стороны «новых русских» той поры и в какой мере власть испытывала растерянность при виде этого выражения национального подъема, свидетельствует в своем дневнике Дмитрий Милютин, рассказывая о визите к императору представителя московских патриотов, некоего А. А. Пороховщикова, «богатого москвича, известного антрепренера, владельца «Славянского базара», а в последнее время самого ретивого воротилу в Славянском комитете. Он приехал в Ливадию с намерением разжалобить об участи Сербии, дошедшей, по его мнению, до последней крайности и близкой к окончательной гибели. Пороховщиков принадлежит к числу тех личностей, которые расплодились в последнее время под названием «общественных деятелей». Они обыкновенно составляют как бы оппозицию правительственной власти, которую называют «бюрократией», и принимаются за то или другое дело с намерением вести его «силами общества», помимо правительственной администрации. Большей частью это люди, одаренные от природы живым воображением, чувствующие неодолимую потребность деятельности; люди иногда и способные, и образованные, но почти всегда увлекающиеся собственными созданиями воображения и почти всегда многоречивые. Они говорят больше, чем делают»[196].

Людей, подобных Пороховщикову, было тогда в России великое множество. Всюду императора убеждали, что поход против Турции был бы безоговорочно поддержан всеми политическими течениями, нашел бы понимание и в недрах православного народа.

Полемика среди членов императорского кабинета о вступлении России в войну с Османской империей носила драматический характер. Обстоятельства складывались так, что военный конфликт был неизбежен. Обращаясь к опыту прошлого, Горчаков убеждал членов правящего кабинета в необходимости взвесить все обстоятельства, провести глубокий внешнеполитический анализ, чтобы обеспечить консолидированное давление европейских государств на Турцию, мирными средствами вынудить ее принять условия к политическому урегулированию на колониальных территориях.

Восстание христианского населения Сербии и Черногории, подавляемое регулярной турецкой армией, потребовало вмешательства сообщества шести ведущих европейских стран. Попытки уладить проблему путем согласованных дипломатических демаршей, в которых содержались жесткие требования к Турции изменить политику на территориях, где большинство населения составляли православные христиане, результата не дали. Открыть военные действия решилась одна Россия.

Главного полководца, преисполненного решимости, не считаясь ни с чем, двинуться в поход, у Балканской войны не было. О том, как разворачивались события, написано немало. Особенно красноречивы в этом смысле записи, сделанные в ту пору Д. А. Милютиным — военным министром в правительстве Александра II, противником и одновременно пособником этой войны. Милютин открывает далеко не всю правду, однако строки его дневника, написанные с холодной деловитостью, показывают борьбу разных сил, колебания власти, давление Комитета славянской солидарности, националистической публицистики, а также роль Бисмарка, побуждавшего российский престол «распорядиться Турцией». Обстановка осложнялась разладом в императорской семье. Свою роль сыграло соперничество приближенных к трону, стремившихся, чего бы это ни стоило, отстоять ведомственные интересы.

Война стала возможна в том числе и из-за соперничества министров — членов правящей команды Александра П. Выступая индивидуально каждый против войны, они тут же в той или иной форме доказывали обратное. Особенно непоследовательным в этом отношении был сам военный министр. Стремясь показать масштаб осуществленных преобразований в армии, мобилизационные ресурсы министерства, он тем самым снабжал желанными аргументами «партию войны». С другой стороны, его личные обращения к императору содержали доказательства ее губительных последствий.

Здесь имеет смысл обратиться лишь к некоторым строкам дневника Милютина, написанным в январе-феврале 1877 года:

«2 января. Воскресенье. …Ни одна из пяти держав не намерена взяться за оружие; многие из них только того и хотят, чтобы Россия одна втянулась в неблагодарную борьбу с полуварварским государством; в случае успеха ей не дадут воспользоваться плодами, а между тем она сделается на известное время неспособной вмешиваться в дела Европы. Сегодня сам канцлер наконец решился высказать весьма категорически предположение, что более всех других желает нас ослабить именно та держава, которая считается лучшим нашим другом, — Германия. Давно уже прусские дипломаты и генералы внушают нам необходимость войны с Турцией и стараются уверить нас, что нам следует направить против нее большие силы.

25 января. Вторник. …Настроение нашего канцлера и самого государя делается с каждым днем миролюбивее; в публике также свыкаются с мыслью, что войны не будет. В этом смысле говорил мне и Нигра, итальянский посол, с которым вчера на бале случилось мне иметь довольно любопытный разговор. Он доказывал, что Россия не имеет необходимости вести войну и что хотя никто не помешает ей в случае войны с Турцией, однако ж для самой России не предвидится никакой цели, никакой выгоды даже от самой удачной кампании.

29 января. Суббота. …Канцлер, рассуждая о теперешней политической обстановке, об ожидаемых и предполагаемых ответах на его циркуляр, о переворотах в Константинополе, выводил из всего заключение, что ни в каком случае нам не следует вести дело к войне… Я отвечал, что, при всем моем желании мирного выхода из настоящего затруднительного положения, я нахожу невозможным вместе с другими государствами спокойно выжидать, чтобы турки сами сделали что-нибудь хорошее для христианского населения. Митхада[197]уже нет; что будет делать преемник его — неизвестно; нельзя же нам на неопределенное время держать армию на военном положении; уже и до сих пор мобилизация нам стоит 70 миллионов. Как же распустить армию, не добившись ничего? Из-за чего мы решились мобилизировать эту армию? Какой же будет благовидный повод, чтобы нам, без ущерба собственному своему достоинству, вложить обнаженный меч?

5 февраля. Суббота. …Кн. Горчаков настаивал, чтобы государь потребовал письменного изложения мнений министров о настоящем положении дел и предстоящем нам образе действий, особенно же от министров финансов и военного. Он говорил, что в его лета слишком тяжело одному нести ответственность в столь серьезную эпоху; вместе с тем требовал, чтобы я предъявил сведения о положении наших военных сил и расходах, как уже произведенных по случаю мобилизации, так и предстоящих в случае войны.

8 февраля. Вторник. …Пред заседанием великий князь Константин Николаевич начал было меня убеждать в необходимости во что бы ни стало устранить войну. В начале совещания и кн. Горчаков, и сам государь заговорили в том же смысле. Однако ж государь пожелал, чтобы я прочел свою записку о военных наших силах, преимущественно в назидание канцлеру. Выслушав мое чтение, кн. Горчаков, видимо озадаченный приведенными в записке громадными цифрами наших сил, сознался, что он не знал, в каком размере мы уже развернули их; он попробовал обратить и эту справку в пользу своего тезиса, сказав, что при таких грозных силах нам нечего опасаться, что уступка с нашей стороны может быть приписана нашей слабости. Затем говорил Рей-терн, разумеется, в том смысле, что Россия окончательно погибнет не только в случае войны, но даже и тогда, если долго еще будем держать армии на военном положении»[198].

«Моральным виновником» войны в конечном счете был наследник престола, будущий Александр III. Он и его славянофильское окружение, ослепленное идеей быстрой и победоносной кампании против, как считалось, вконец ослабевшего противника, немало способствовали ее развязыванию. Между тем, как показало реальное течение боевых действий, русская армия, по меткому замечанию современника, испытала впечатления человека, «темной ночью налетевшего на стену». Уроки, извлеченные великим князем Александром Александровичем из этой трагической эпопеи, воспитали и многому научили наследника престола, сделав его «царем-миротворцем». В дальнейшем, за все годы своего правления, Александр III не позволил втянуть Россию в какую-либо военную авантюру.

История этой войны имеет свои и славные, и позорные страницы. Достигнутая победа оттеснила на задний план, размыла в историческом сознании поколений ее подлинный смысл и представление о небывало высокой цене, которой она досталась.