проигравший, не угадавший точного числа раундов. Мисс Сэнгстер, уверяю вас своей частью, что в настоящее время предрешенных боев… не существует.

— Ваше мнение об этом, мистер Глэндон? — спросила она.

— Он вполне согласен со мной, — перехватил Стьюбенер ответ Пэта. — Он знает, что все мои слова — чистая правда. Он всю свою жизнь боролся честно и правильно. Разве это не так, Пэт?

— Да, это правда, — подтвердил Пэт, и — странно — Мод Сэнгстер была уверена в том, что он не лжет.

Она провела рукою по лбу, словно желая прогнать омрачавшие ее голову недоумения.

— Послушайте, — сказала она. — Вчера вечером тот же редактор сказал мне, что ему известно, на каком раунде кончится ваш следующий матч.

Стьюбенер был близок к отчаянию, но слова Глэндона избавили его от ответа.

— Значит, редактор лжет! — Пэт в первый раз возвысил голос.

— Однако он не солгал в тот раз, по поводу того матча, — приняла она его вызов.

— На каком раунде, по его словам, закончится мое состязание с Нэтом Поуэрсом?

Она еще не успела ответить, как импресарио вмешался в разговор.

— Какой вздор, Пэт! — вскричал он. — Довольно. Это лишь обычные слухи по поводу всех состязаний. Давайте лучше продолжать наше интервью.

Но Глэндон его не слушал. Его глаза не отрывались от нее и из ласково-синих стали суровыми и повелительными. Она была уверена, что натолкнулась на что-то чрезвычайно важное и страшное, на что- то, что может сразу разъяснить все ее недоумения. В то же время повелительность его голоса и взгляда заставили ее затрепетать. Перед ней был настоящий мужчина, который сумеет подчинить себе жизнь и взять от нее то, что ему понадобится.

— Какой раунд назвал редактор? — повторил свой вопрос Глэндон.

— Ради всего святого, Пэт, довольно с этой ерундой, — вмешался Стьюбенер.

— Я бы хотела иметь возможность ответить вам, — сказала Мод Сэнгстер.

— Я полагаю, что могу сам разговаривать с мисс Сэнгстер, — прибавил Глэндон. — Выйдите отсюда, Сэм. Ступайте и займитесь фотографом.

Они посмотрели друг на друга в течение нескольких мгновений — молчаливых и напряженных, затем импресарио медленно двинулся к двери, открыл ее и, прислушиваясь к разговору, повернул голову.

— Итак, какой он назвал раунд?

— Надеюсь, что я не ошибусь, — дрожащим голосом сказала она, — но я уверена, что он назвал шестнадцатый раунд.

Она увидела, как на лице Глэндона отразились удивление и гнев, и перехватила взгляд, полный укоризны, брошенный им Стьюбенеру. Тогда она поняла, что ее удар попал в цель.

Глэндон имел все основания рассердиться. Он помнил, что, обсуждая этот матч со Стьюбенером, они порешили дать публике основательное зрелище за ее деньги, не затягивая слишком борьбы, и покончить матч на шестнадцатом раунде. И вот из редакции газеты является женщина и называет ему именно этот раунд.

Стьюбенер в дверях как-то поник и побледнел и, очевидно, с трудом сдерживался.

— Я поговорю с вами позже, — обратился к нему Пэт. — А пока заприте за собой дверь.

Дверь закрылась, и они остались одни. Глэндон молчал. На его лице были ясно написаны замешательство и недоумение.

— Ну, что ж? — спросила она.

Он встал, затем снова сел и провел языком по губам.

— Я могу сказать только одно, — сказал он наконец. — Матч не окончится на шестнадцатом раунде.

Она молчала, но ее недоверчивая и насмешливая улыбка оскорбляла его.

— Подождите, мисс Сэнгстер, и вы увидите, что ваш редактор ошибался.

— Вы хотите сказать, что программа меняется? — вызывающе спросила она.

Резкость ее слов заставила его вздрогнуть.

— Я не привык лгать, — сухо сказал он, — даже женщинам.

— Вы мне и не солгали, но вы же не отрицаете, что программа будет изменена. Может быть, я глупа, мистер Глэндон, но я не вижу разницы между числом раундов в том случае, когда оно заранее предрешено и всем известно.

— Я назову этот раунд вам, и ни одна живая душа на свете, кроме вас, не будет его знать.

Она пожала плечами и улыбнулась.

— Это звучит, как сделка на бегах. Их всегда устраивают таким образом, вы же знаете, но я все-таки не совсем глупа и понимаю, что тут что-то не так. Отчего вы рассердились, когда я назвала вам финальный раунд? Отчего вы рассердились на вашего импресарио? Зачем вы выслали его из комнаты?

Вместо ответа Глэндон отошел к окну, как бы затем, чтобы выглянуть на улицу, но, переменив свое намерение, повернулся в ее сторону. Она, не глядя, знала, что он изучает ее лицо. Затем он вернулся и сел.

— Вы сказали, что я не солгал вам, мисс Сэнгстер, и вы были правы. Я вам не лгал. — Он остановился, с трудом подыскивая слова для выяснения положения. — Думаете ли вы, что можете поверить тому, что я вам скажу? Поверите ли вы слову… призового боксера?

Она серьезно кивнула, глядя ему прямо в глаза, уверенная, что все, что он ей скажет, — чистая правда.

— Я всегда боролся правильно и честно. Я не трогал в своей жизни грязных денег и не проделывал никаких грязных штук. Из этого я и буду исходить теперь. Вы меня здорово потрясли своим сообщением. Я не знаю, что мне теперь делать. Я не могу так, сплеча разрешить свои сомнения. Я ничего не знаю. Но со стороны — это гадкая история. Это-то меня и смущает. Видите ли, мы со Стьюбенером обсуждали этот матч и порешили, что я закончу его на шестнадцатом раунде. И вот являетесь вы и называете этот раунд. Откуда ваш редактор мог это знать? Не от меня. Очевидно, Стьюбенер проболтался… или… — Он задумался над этой загадкой. — Или ваш редактор счастливо отгадывает. Я не могу разрешить эту загадку. Мне придется открыть широко глаза и ждать, пока я не пойму, в чем тут дело. Все, что я вам сказал, — правда, и вот вам в подтверждение моя рука.

Он снова поднялся со своего места и подошел к ней. Она встала ему навстречу, и он схватил своей большой рукой ее крошечную ручку. Взглянув друг другу прямо в глаза, оба они невольно поглядели на сплетенные руки. Она почувствовала, что никогда еще так ясно не ощущала своей женственности. Выразительность этих рук (ее — нежной и хрупкой, и его — крупной и сильной) была поразительна. Глэндон заговорил первый.

— Вам так легко причинить боль, — сказал он, и она почувствовала, как, словно ласка, ослабело его пожатие.

Она вспомнила любовь старого прусского короля к великанам и, отнимая руку, засмеялась несообразности своих ассоциаций.

— Я очень рад, что вы сегодня здесь были, — сказал он, затем неловко заторопился дать своим словам объяснения, но восхищение, светившееся в его глазах, опровергало все объяснения. — Я хочу сказать, что вы, может быть, открыли мне глаза на все безобразия, что здесь творятся.

— Вы поразили меня, — настаивала она. — Мне казалось, само собой разумеется, что призовой бокс сопровождается обманом, и теперь я не могу понять, как это вы — один из главных представителей его — ничего об этом не знаете. Я была уверена в том, что вам все это прекрасно известно, а теперь мы меня убедили, что и не подозревали о такой возможности. Вы, очевидно, не похожи на остальных боксеров.

Он утвердительно кивнул головой.

— Этим, я думаю, все и объясняется. Вот что происходит, когда держишься в стороне от общества других боксеров, тренеров и любителей бокса. Нетрудно было держать повязку у меня на глазах. Теперь осталось убедиться в том, действительно ли мои глаза были завязаны или нет. Видите ли, я должен узнать это ради себя самого.

— И изменить это? — спросила она задыхаясь, уверенная в том, что он выполнит всякую задачу, какую только себе поставит.