найти им выгодную партию. Зачем об этом говорить? Может быть, я бы предпочла сбежать с цыганами.

Неужели Миллисент действительно так прагматична? Или она просто уходит от ответа?

Какая разница? Женевьева утратила самообладание. У нее не было неумолимого терпения герцога, чтобы задавать вопросы тому, кто явно не желает на них отвечать, и не было упорства Оливии в достижении цели. Что, если Миллисент просто щадит ее чувства? Что будет, если она вдруг признается в своей страстной любви к Гарри?

Женевьева не желала терять своих друзей.

Ей хотелось вернуться в то время, когда Гарри еще не признался в своем намерении жениться на Миллисент, или, наоборот, чтобы скорее наступил день, когда Гарри с Миллисент уже поженились бы, и Женевьева смирилась бы со случившимся, завела четырех кошек и поселилась бы в крыле родительского дома, чтобы составиться вместе с Оливией.

Внезапно они обе притихли и принялись быстро плести венки из ромашек. Потом обе посмотрели на Гарри. Он улыбнулся, и от его улыбки у Женевьевы сладко защемило сердце.

Он приветственно махнул рукой. Миллисент и Женевьева помахали в ответ. Она могла поклясться, что стоявший за спиной Гарри герцог удивленно приподнял бровь.

Тем вечером не было сделано ни одного предложения руки и сердца.

Однако вечер оказался богат событиями для Гарри, который проиграл герцогу в карты приличную сумму, и для дам, которые значительно продвинулись со своей вышивкой.

— Готово! — радостно воскликнула Миллисент, сделав последний стежок.

Женевьева обернулась посмотреть. Это были серые котята, резвящиеся с клубком ниток.

— Замечательно, — искренне заверила она подругу, переглянувшись с Оливией, которая синими губами произнесла «котята». Обе с трудом сдержали улыбку.

— А у тебя что, Женевьева? Ты нам так и не показала.

— Ну хорошо, — вздохнула она.

Женевьева трудилась над вышивкой уж давно, но сейчас была готова выставить ее на всеобщее обозрение.

Миллисент взяла ее в руки и принялась разглядывать.

Это была огромная ваза, полная великолепных ярко-оранжевых и малиновых цветов. Женевьева сама придумала эти цветы. Они были похожи на розы и хризантемы, но не были ни теми, ни другими. Такие цветы существовали лишь в ее воображении.

Женевьева вышивала их несколько недель. Она выбрала самые лучшие шелковые нитки, и теперь ее рисунок переливался.

Миллисент с восторгом коснулась вышивки:

— Это же цветы Оливии!

Женевьева долго и бесстрастно смотрела на нее.

— Еще не готово, — наконец сказала она и взяла вышивку из рук Миллисент.

Вечер подходил к концу.

Наверное, так чувствовал себя Дамокл, с отчаянием подумала Женевьева.

Лежа на спине с широко открытыми глазами, натянув одеяло до подбородка и положив в ноги нагретый камень, она должна была бы чествовать приятную сонливость. С тех пор как Гарри сообщил о своем намерении жениться на Миллисент, она каждую ночь изучала потолок. В камине горел неяркий огонь.

Было бессмыслено пытаться заснуть, когда голова переполнена мыслями, потоэтому Женевьева решила дать им волю.

Говоря о Миллисент, Гарри упоминал лишь черты ее характера. Но он никогда не восхищался ее губами, глазами, волосами или улыбкой. Гарри никогда не говорил ничего особенного, кроме обыденного «ты выглядишь очень мило».

А каждый комплимент герцога только разжигал воображение Женевьевы, подразумевал, что герцог внимательно наблюдал за ней, а прикосновение к ней доставляло ему удовольствие. Он был призван заинтриговать.

«Непозволительно нежная рука», — сказал он.

Она словно специально сделала, чтобы терзать его. Это было почти что обвинение, вызов. За свою жизнь Женевьева получила достаточно комплиментов. Но почему-то именно герцог заставил ее почувствовать себя женщиной. Вот так просто и незатейливо.

Это не имело никакого отношения к любви или к браку. В его словах сквозила лишь чувственность. И, поняв это, Женевьева вновь испытала то странное неловкое ощущение беспокойства, от которого хотела бежать и которому хотела сдаться.

Беспокойство переросло в любопытство, странным образом смягчившее боль.

И все же пытаться заснуть было бесполезно. Женевьева призывала сон, но он все не шел. Она решила почитать какую-нибудь скучную книгу, но для этого надо было спускаться вниз в библиотеку.

Она встала с постели и прошла по ковру, помедлила, почти на цыпочках подкралась к окну, осторожно отодвинула штору и выглянула наружу. В саду никого не было.

Женевьева зажгла свечу на стожке и взяла ее с собой. Скорее всего маленького огонька хватит, чтобы найти подходящую книгу. Она быстро и тихо спустилась по мраморным ступеням, словно шла по льду, когда проходила по коридору в библиотеку, увидела в зеленой гостиной у окна высокую темную фигуру.

Боже правый!

Сердце Женевьевы отчаянно забилось. Она застыла на месте, ее спина стала ледяной, как пол под ногами, она пыталась закричать, но не могла издать и звука.

Призраку Эверси уже давно пора было появиться, однако Женевьеве ничуть не хотелось первой увидеть его.

Наконец она пришла в себя и через мгновение поняла, что перед ней герцог Фоконбридж. Она затаила дыхание.

Сердце бешено билось, на этот раз от волнения.

Он стоял к ней спиной. Слегка поднял руку, придерживая штору, внимательно смотрел в окно, но Женевьева и представить не могла, что он там видит. Полную луну, звездное небо. Герцог был одет. Брюки, сапоги, белая рубашка с закатанными рукавами. На столике рядом с ним горела маленькая, прилепленная к блюдцу свеча, озаряя светом хрустальный бокал с коньяком. Наверное, он налил выпить из графина в библиотеке.

Значит, герцог бродил по всему дому.

И Женевьева действительно видела его в саду. Зачем он каждую ночь после полуночи ходил по дому? Неужели все сказанное о нем — правда и совесть не давала ему уснуть? Когда он вообще спал?

Герцог сделал несколько глотков коньяку и опустил бокал. Угасающий огонь в камине слабо освещал его. Казалось, будто он залит золотом.

Женевьева смотрела дольше, чем следовало. На нем не было пальто, и она отчетливо видела его силуэт. Он был худощав и гибок.

Его плечи чуть шевельнулись, наверное, вздохнул.

Через секунду он отпустил штору, и она упала с легким шорохом.

Герцог медленно отвернулся от окна, видимо, приняв решение вернуться к себе. Протянул руку к свече.

И замер.

Должно быть, он что-то заметил, потому что повернулся так стремительно, что Женевьева подскочила на месте.

Он медленно выпрямился и посмотрел на нее.

«Наверное, привял меня за призрака».