Тщеславие графини Эбер, должно быть, причиняет ей самой такое неудобство, подумала Вайолет. Им так легко манипулировать.

Во взгляде Лавея появилось восхищение. Очевидно, его поразила ее дерзость.

Вайолет посмотрела в его сторону и, приподняв брови, чуть заметно пожала плечами — это, мол, только начало.

— Конечно, конечно, моя дорогая мисс Редмонд, — неискренне заворковала графиня. — Мы рады видеть вас на нашем маленьком вечере, и мне очень жаль, что ваше пребывание будет столь коротким.

Вайолет застенчиво опустила голову, пряча улыбку, потому что в словах графини звучала угроза. Как будто она в завуалированной форме предупреждала ее, что за ужином заставит ее незаметными уколами вилки поторапливаться. Хотя любые английские слова звучат чуть иронично, когда их произносят с французским акцентом.

Вечером должны были быть танцы, потом ужин, игры и снова танцы — об этом сообщили гостям, прежде чем проводить их наверх по изогнутой мраморной лестнице. Один из слуг взял чемодан Вайолет. Она провела рукой по резным золоченым перилам, любуясь их броской красотой, хотя именно так выглядела позолоченная клетка Вайолет в доме Редмондов. Она любила удобство и роскошь. Наверху Лавей и граф направились в противоположную сторону, а Вайолет обернулась к графине, которая стояла совершенно неподвижно, глядя на нее, посреди зала под огромной широкой люстрой, висевшей на цепи такой толщины, которая выдержала бы и корабельный якорь.

Даже на таком расстоянии она заметила торжествующий блеск в глазах женщины, ведь Вайолет будет спать вдали от комнаты графа. После этого она направилась прочь, цокая каблучками шелковых туфель.

«Какое мне до этого дело?» Комната Вайолет была выдержана в голубых тонах, там было уютно, на полу лежал роскошный французский ковер с бахромой, на окнах висели бархатные сиренево-голубые шторы, а от огромного букета оранжерейных цветов в высокой китайской вазе исходил приятный аромат. Все настолько роскошно, что Вайолет не знала, на чем остановить взгляд на этом празднике для чувств. Пожалуй, одним из преимуществ плавания на шхуне было совершенно иное отношение к удобствам, которые она прежде принимала как должное.

Вайолет расшнуровала уличные туфли, и ее ноги гут же утонули в глубоком ворсе ковра. Она расположилась на кровати, но тут же вскочила, чтобы принять ванну. Пока она в этом доме, Вайолет решила наслаждаться всеми удобствами. Потому что если все будет складываться так, как она запланировала — а скорее всего так оно и будет, — она продолжит свое путешествие на «Фортуне».

Интересно, когда граф спустится к ужину, от него будет пахнуть его собственным мылом или мылом Эберов?

Эта мысль настолько поразила Вайолет, что она застыла посреди комнаты словно дикий зверек, загнанный в угол опасным хищником, не зная, разорвет ли он ее на куски или свернется у ног и замурлычет.

Через несколько часов после ванны, облачившись в нарядное платье, которое Вайолет взяла в путешествие по привычке, она спустилась по длинной витой мраморной лестнице, чтобы присоединиться к гостям, которые бесцельно бродили по Серебряному салону, как называла комнату графиня, и чем ниже она спускалась, тем сильнее стучало ее сердце.

Что, если она войдет в комнату и увидит Лайона — мистера Хардести? Никогда прежде Вайолет не падала в обморок. Но сейчас она приостановилась, держась за перила, потому что внезапно кровь прилила у нее к голове. Она медленно шла по ступенькам, чтобы не наступить на подол.

Ее наряд был из блестящего люстрина темно-лилового цвета, собранный у лифа спадающими вниз складками и открывающий ее белые плечи и грудь, — в нем кожа Вайолет сияла как шелк цвета слоновой кости. Поверх юбки лежали фалды из светло-лилового тюля, а низ лифа был отделан узкой серебряной ленточкой. В этом платье она была похожа на Цирцею. По крайней мере так ей однажды сказал молодой лорд, уверявший, что это ее чары свели его с ума, а совсем не коньяк, хотя, судя по его дыханию, он лукавил.

Вайолет порывисто дышала, быстро проходя по залу в своих бальных туфельках. Она направлялась в ту сторону, откуда раздавался приглушенный шум голосов и разрозненные звуки настраиваемых струнных инструментов.

Вайолет прошла в Серебряный салон, чуть помедлив у входа. От напряжения ее лицо казалось застывшим. Она сделала глубокий вдох и принялась глазами искать сразу двух мужчин: мистера Хардести и графа Эрдмея. Она бы узнала Редмонда где угодно: это непринужденное изящество, высокий рост и темные волосы; они были так похожи друг на друга, поэтому Вайолет быстро поняла, что Лайона нет среди гостей.

Она ощутила разочарование и облегчение, и ее ноги вновь ослабели. Что она сказала бы, увидев его? И как бы он поступил: кинулся бы прочь? Выволок бы ее за ухо из комнаты, чтобы отругать?

Вайолет действительно не представляла, что случилось бы, потому что полагаться на волю случая было более увлекательно.

Она чувствовала себя растерянной.

Но тут она заметила другого мужчину и оживилась. У высокого камина, украшенного резьбой, стояли с бокалами в руках граф Эрдмей и Лавей и тихо беседовали с графиней и мрачным человеком в черном с застывшим скучающим выражением на лице, так свойственным потомственным аристократам. Вайолет догадалась, что это граф Эбер.

Флинт выделялся в толпе. У Вайолет возникло такое чувство, будто она знала его уже давно. Она попыталась казаться равнодушной, про себя раздумывая, находит ли она его красивым.

Он чуть повернул голову, и его взгляд остановился на ней.

Граф медленно выпрямился во весь рост и замер. На его лице промелькнула целая гамма чувств: удивление и что-то похожее на боль. Вайолет затаила дыхание. Наконец его взгляд вновь стал холодным и пронзительным. Он смотрел не мигая, как будто не хотел тратить ни секунды на что-то другое, когда у него была возможность смотреть на нее.

Вайолет всегда принимала восхищение как должное, но теперь испытала смятение и неуверенность. Она выпрямилась и расправила плечи, бессознательно подражая графу. Ей казалось, она стоит на качающейся корабельной палубе. Она одарила его коротким царственным кивком, чуть заметно улыбнулась и выгнула бровь, притворившись, что видит его восхищенное внимание.

Граф кивнул в ответ, слабо улыбнулся и отвернул голову. Он сумел напомнить Вайолет, что совсем не похож на лондонских аристократов и что с ним не стоит шутить.

Пышные светлые локоны графини задрожали от ее переливчатого смеха, и она положила руку в шелковой перчатке бронзового цвета на предплечье графа. Вайолет неотрывно смотрела на эту руку, будто на ядовитого паука. Конечно, граф тут же повернулся к ней и внимательно склонил голову.

Графиня отняла руку, но в этот момент Лавей, должно быть, сказал что-то смешное, потому что через секунду эта рука вновь коснулась графа, словно ей требовалась опора, чтобы не потерять равновесие от хохота.

Вайолет чуть было не закатила глаза и сделала еще шаг в комнату.

— Мама!

Что такое? Кто-то тянул за подол ее платья. Вайолет опустила глаза и увидела мальчика лет пяти, а может, восьми — она не могла определять возраст детей, — ухватившегося за ее подол. Она медленно отвела его руку. У детей всегда такие липкие руки, особенно у мальчишек, а этот был просто грязнуля: его волосы были взъерошены, а колени испачканы.

Откуда он взялся?

— А ты почему со взрослыми, молодой человек? Твоя няня знает, что ты не спишь?

Как непринужденно у нее получилось отчитать мальчика. Правдами сама Вайолет в свое время выслушала немало упреков.

Мальчик сжимал в руке лист бумаги.

— Мам, я тебя ждал! Я нарисовал это для тебя.

— Нарисовал?