пройти сколько-нибудь, проваливаясь на каждом шагу по колено и глубже в снег. И когда он скажет: «А ну его!..», вот тогда это будет примерно одна двадцатая того, что нам предстояло.

Тяжелее всего тому, кто идет впереди всех и прокладывает дорогу. Мы с Анатолием меняемся через каждые сто метров. Вира к этой работе мы не привлекаем. Его шуки, тапочки из мягкой кожи, хороши, чтобы бесшумно ходить по лесу, но не по глубокому снегу. За час мы проходим два километра с небольшим.

Короткая остановка. Садимся прямо там, где шли, подложив под себя ранцы. Я прикидываю пройденное расстояние, остаток пути, высоту солнца и прихожу к знобящему выводу. Не миновать нам ночевки, а то и двух, вот так, прямо в снегу, на морозе. Закуриваю и с сомнением смотрю на Лену. Вряд ли она выдержит такое. А та, словно не замечая моей обеспокоенности, говорит:

— Верно ты тогда сказал, когда мы готовились. Как ни планируй, как ни прикидывай, а все равно окажется, что самой нужной вещи мы не взяли. Забыли. Не понял? Лыжи надо было взять.

— Угу, — соглашаюсь я. — А еще лучше, аэросани. А лучше всего, вертолет.

— Точно! И где ты раньше был, такой умный?

— В самом деле! — оживляется Анатолий. — Мы же могли на синтезаторе сотворить части и собрать вертолет. Это здорово облегчило бы нам жизнь.

— Толя, — вздыхаю я, — это мы так шутить изволим. Даже если бы нам и удалось построить способный летать вертолет, мощности нашей установки все равно не хватило бы для его перехода из Фазы в Фазу. И второй момент: где мы во всех этих Фазах взяли бы для него топливо?

— Мы могли бы сделать вертолет…

— Брось, Толя. Я же сказал, что мы все равно не смогли бы протащить его через переход. Вставай лучше, и — вперед.

И снова бредем мы по глубокому снегу, и не видно конца этому каторжному пути. Тени наши становятся все длиннее. Скоро придется остановиться. Не потому, что мы не сможем идти ночью. Мы просто физически не сможем идти, если не отдохнем несколько часов и не подкрепимся. Но как устроиться на ночлег? Я смотрю на Лену. Сейчас-то ей не холодно, даже жарко. А стоит остановиться, и мороз сразу возьмет свое. Остановиться на несколько часов, значит погубить подругу. И костра не разведешь, просто не из чего. Пожалуй, выход только один: зарыться поглубже в снег.

Едва я успеваю принять такое решение, как идущий впереди меня Вир останавливается и показывает на небольшой бугорок, возвышающийся справа. Бугорок ни чем не приметный, кроме одного. Над ним клубится редкая, слабая струйка пара. Кто-то там есть живой. Но кто? Люди или звери?

Пока я раздумываю, Вир, проваливаясь все глубже в снег, подходит к бугорку. Несмотря на то что я вооружил его автоматом, Вир не расстался со своим копьем, которое он старательно извлек из ноздри поверженного Наташей «варана». И сейчас я не успеваю даже остановить его, он начинает своим копьем зондировать бугор. Звать его назад поздно, и нам остается только привести свое оружие к бою. Одно Время ведает, что сейчас может вылезти из-под снега.

Вир оборачивается и машет рукой:

— Идите сюда!

Ну, охотник, Время его побери! Под глубоким слоем снега Вир обнаружил уютную берлогу, где жалобно скулят два детеныша. Зверьки похожи на медвежат. Только они темно-желтой масти с рыжими пятнами, и уши у них как у чебурашек. Берлога довольно обширная, и мы, все пятеро, вполне могли бы в ней поместиться. И «медвежатам» места хватило бы. Вот только…

— А если мамаша вернется?

— Нет, она не вернется, — уверяет меня Вир. — Мать, если она жива, не бросит надолго своих детенышей. А здесь вокруг нет никаких следов. Значит, она погибла на охоте или околела с голоду. Да если и вернется. У нас же есть оружие.

Доводы Вира вполне резонны, и мы устраиваемся в снежной берлоге. Здесь хотя и тесно, но относительно тепло. «Медвежата» скулят и лезут к нам. Сердобольная Наташа жертвует фляжку воды, разводит концентрат молока и кормит зверят с ложки. Они забавно чмокают и облизываются. Насытившись, детеныши засыпают, вздыхая, икая и повизгивая во сне. Мы тоже ужинаем и, разделив ночь на вахты, устраиваемся на ночлег.

Ночью нас никто не беспокоит. На рассвете мы завтракаем и готовимся в дальнейший путь.

— Как ты? Не замерзла? — спрашиваю я Лену.

— Нормально, — отвечает она. — Хорошо, конечно, что Вир нашел эту берлогу. Я уже приготовилась всю ночь вокруг вас бегать.

— Ну, до этого не дошло бы. Я отдал бы тебе свой комбинезон.

— А сам?

— Сначала побегал бы, а потом мы бы с тобой поменялись.

Лена смеется, и мы трогаемся в путь. Вокруг все по-прежнему. Яркое солнце, блестящий снег, безжизненная равнина. Оригинально выглядит фигура Лены в поблескивающем на солнце голубом костюме. Как что-то инородное здесь. Все-таки странно: мы идем второй день, а кроме этих двух медвежат, не видели еще ни одного живого существа. Но ведь если есть детеныши, должны быть и взрослые особи. Где же они? А что если эти помеси медвежат и Чебурашек и есть взрослые особи, только устроившиеся на зимнюю спячку? А мы их потревожили. В таком случае вполне объяснимо и отсутствие возле берлоги каких-либо следов. На ближайшем привале мы обсудим эту мысль.

Внезапно мои размышления прерывает возглас Анатолия:

— Стойте!

— В чем дело, Толя? — интересуется Наташа.

— Установка показывает наличие устойчивой серьезной флуктуации темпорального поля совсем рядом. Не более километра.

Анатолий показывает направление налево. Время с этими «медвежатами»! Надо поскорее уходить отсюда. Неизвестно, удастся ли нам к ночи отыскать еще одну такую уютную берлогу. А если мы возьмемся строить ее сами, то потеряем уйму времени.

— Веди, Толя.

Примерно через час Анатолий останавливается.

— Это здесь, — говорит он.

— Давайте, пока готовится переход, перекусим, — предлагает Лена. — Неизвестно, куда мы отсюда выйдем.

Все соглашаются, и женщины готовят обед. На всякий случай, набиваем снегом все емкости. Лена права: одно Время ведает, куда мы выйдем. Вдруг в какую-нибудь Сахару.

Переход открывается как раз к концу обеда. Без сожаления покидаем мы негостеприимный мир Белого Безмолвия и шагаем в сиреневое марево.

А вот это уже интересно! Мы стоим на берегу лесной реки. Судя по зелени и цвету неба, сейчас здесь середина мая. Река не очень широкая, спокойная и гладкая, как стекло. В воде, как в зеркале, отражаются деревья и небольшая церковь с белой колокольней и золотой маковкой. Церковь стоит на другом берегу, на небольшой поляне, метрах в ста ниже по течению. У меня подгибаются колени, а на глазах наворачиваются слезы. Великое Время! Кажется, я попал…

— А церковь-то православная, — тихо говорит Лена.

— Точно, — соглашаюсь я. — Что это значит?

— А значит, друг ты мой, что мы где-то в России. Причем не в той России, откуда родом Наташа с Толей, а в твоей России. Только вот в какую эпоху нас занесло?

— Да. Такое могли построить с равным успехом и в XV веке, и в XX. Надо подойти поближе.

— А можно и не подходить, — заявляет вдруг Анатолий. — Я и отсюда вижу, что здесь примерно наша эпоха. Машину видите?

Действительно, за редкими деревьями просматривается легковой автомобиль темно-синего цвета. Марку отсюда определить трудно. Но с уверенностью можно сказать, что здесь примерно конец XX — начало XXI века.

— Поздравляю с прибытием домой! — говорит Лена, когда я делюсь своими соображениями.

— Домой ли? — сомневаюсь я. — Ведь мы идем не по случайным переходам. Мы движемся по Фазам, где наследили моговцы.