Но я до сих пор не знаю, как это все, начавшись с маленького спора, дошло до того, что мы лежим на полу, в нашей крови, а я сжимаю в руке пистолет, в котором кончились патроны. Как это вышло? Вот что терзает меня в этот миг.
После того как я повесила трубку, Виктор начал вынашивать план мести.
И он его выносил.
Роллинс лежал распластавшись на кровати; его густо поросшая шерстью грудь была неподвижна. Я шарилась в его шифоньере, откидывая в сторону тряпки, ища спрятанные коробки с ценными вещами, по ничего не находила. И под кроватью — тоже ничего. Никаких сейфов, никаких заначек на черный день.
Черт побери, этот парень играл роль нищего художника по всем правилам!
В конце концов мне не оставалось ничего иного, как снять с рам пару полотен в надежде на то, что мне удастся их кому-нибудь впарить. Если этот парень такой охрененный художник, как уверял меня Виктор (и как считал сам Роллинс), тогда я без труда хоть что-то на этом заработаю.
Я оделась, схватила в охапку куртку и уже собиралась уходить, как зазвонил телефон. Я бросила взгляд в спальню, где виднелась бледнеющая на глазах нога Роллинса, и сняла трубку.
— Ты все еще там? — спросил меня голос Виктора.
— Собралась уходить.
— Ясно.
Голос его звучал странно, словно он накачался наркотиками или что-нибудь в этом роде. Там, где он находился, было очень шумно.
— А ты отку…
— Хорошо повеселилась?
Я не сразу ответила, потому что поняла, что мне несколько неловко за то, что я сделала.
— Не особенно. Он оказался таким занудой. Ты бы мог меня предупредить.
— Откуда я знал, что тебе может понадобиться эта информация?
Я не слишком внимательно слушала, что он говорит, поскольку слишком внимательно прислушивалась к звукам в том помещении, откуда он звонил. Они напоминали шум, который могла бы производить банда разгулявшихся привидений. Я снова спросила Виктора, где он находится.
— Нигде, — ответил он.
У меня бегали по спине мурашки, и я чувствовала себя так, словно кто-то живой копошился у меня в нейронах.
Для клуба шум был недостаточно интенсивным. Но что-то в нем мне слышалось очень знакомое.
Нервные окончания внезапно взорвались, по волокнам помчались искры, ответ сам собой родился у меня в голове.
— Виктор…
И тут я услышала то, что ожидала: по коридорам эхом прокатился чей-то голос, который по системе громкого вещания срочно требовал доктора Варислава в комнату номер 242..
Я заскрипела зубами, чувствуя, как наполняется кровью сердце у меня в груди.
— Виктор, не надо…
Он с легкостью проскочил мимо медсестер, потому что тех не особенно волновали долгосрочные пациенты, которые с их точки зрения были не более чем обузой, отнимавшей у них драгоценные силы и время. Наверняка он вошел, прикрыл за собой дверь, а затем уселся рядом с ней на тот самый стул, на котором я сидела целых пять лет. Интересно, что он сказал ей?
Наверное, спросил, ради чего она так цепляется за свою совершенно никчемную жизнь. Потому что, если бы она не цеплялась, сказал он, ей давно бы пришел конец. Он, наверняка, также сказал ей, что в смерти нет ничего страшного, что это покой, а кто не хочет покоя? Он наверняка нашептал ей все это на ухо, нежно, словно уговаривая ее отдаться ему, а затем он с интересом наблюдал, как гаснут колебания на экране кардиографа.
Ее веки уже сомкнулись, но глазные яблоки за ними, наверное, еще слегка подрагивают. Обмякли ли ее постоянно сведенные судорогой конечности? Вполне вероятно.
Поздними ночами и ранним утром я частенько задумывалась над тем, слышит ли она меня в коме, но потом я перестала волноваться на эту тему, когда поняла, что это не имеет никакого значения. Зачем ощущать себя частью мира, если не можешь на него никак реагировать?
Я знала наперед все те вопросы, что он задал ей, потому что не раз задавала их сама себе. Я легко могла представить, как разыгрывалась эта сцена, потому что тысячи раз разыгрывала ее у себя в голове — только на месте Виктора была я.
Но я не знала, лучше оно или хуже, что все случилось так.
Я затормозила с жутким визгом перед приемным покоем и выскочила из машины, даже не заглушив мотор. Виктор стоял и ждал меня, я с трудом различила его силуэт сквозь слезы, стоявшие у меня в глазах. Он схватил меня, я заорала, тогда он, не обращая внимания на людей вокруг, взял меня за затылок и прижал мою голову к своей груди, так что со стороны могло показаться, что мы просто еще одна парочка убитых горем родственников.
Затем я оттолкнула его и заглянула ему прямо в глаза, вложив во взгляд такую силу, что он (я надеялась) пробьет Виктора насквозь, словно пуля, выпущенная из ружья, но он только моргнул в ответ. Еще раз. И еще.
— Что ты с ней сделал?…
Мой вопрос прозвучал не как вопрос, а как обвинение.
— Ничего я с ней не делал, — ответил он. Его обычный ответ.
— Они делают это сами, — закончила я за него. Я чувствовала себя опустошенной, бессильной, никому не нужной. Я знала, что она все еще лежит в палате, но не видела никакого смысла в том, чтобы в последний раз посмотреть на нее. Вернее, на то, что когда-то ею было.
— Я ненавижу тебя, — сказала я Виктору. Он ничего на это не ответил.
В молчании мы ехали обратно в лагерь, потому что больше нам ехать было некуда. С неба лило как из ведра, и весь мир от этого казался своим собственным размытым отражением в стекле. Я села за стол, а Виктор сварил мне черный кофе — такой сладкий, что у меня от него слипались зубы, — а потом сел напротив меня.
Из-за шума дождя и детских криков снаружи казалось, что за окном идет война.
— Что ты ей сказал? — спросила я после долгого молчания.
— Тебе не все равно?
— Все равно.
Затем:
— Нет, не все равно.
Затем снова:
— Да нет, не все равно.
Он наклонился ко мне так близко, что я, сидя с опущенными глазами (веки казались мне такими тяжелыми, что не было больше сил их удерживать), увидела его ладони и запястья.
— Зачем, Виктор? Ты зашел слишком далеко.
— Ты же сама мне говорила, что жизнь — это постоянная игра на повышение. А наша жизнь — тем более.
— Но я не имела в виду такое.
Снаружи раздался такой звук, словно что-то взорвалось. Я выглянула в окошечко трейлера и увидела, что один из детей бросал ржавые детали двигателя в лужу. Со стороны это напоминало фотографию, на которой жертв геноцида хоронят в братских могилах.
— Брось, — сказал Виктор, — мы оба знаем, что так не могло продолжаться вечно. Ты просто все ускорила своим поступком.
— Я? Я думала, речь идет о тебе.
— Ты убила Роллинса у меня за спиной!
