Посмотрев на пластиковые простыни, он снова вспомнил про насекомых и попытался вообразить, как чувствует себя настоящее насекомое, а не человек, который только по прозвищу «таракан». Если бы они с Амели могли окуклиться, кто знает, может, они вышли бы из кокона обновленными, чистыми и не такими уязвимыми.

Он извлек трубку из горла Амели, удивившись ее длине, и Амели слабо кашлянула.

— Амели?

Она моргнула: глаза ее были наполнены кровавыми слезами. Под воздействием вируса роговая оболочка ее глаз так же кровоточила, как и другие ткани тела.

— Николай?

Шея у Амели почти не двигалась, но она все же повернула голову в его сторону насколько могла. Легкая улыбка скользнула по ее губам — она поняла, где находится.

— Как ты сюда пробрался?

— Они сами мне разрешили. Я объяснил им, что я — «таракан» и что вирус на меня не подействует. Они какое-то время думали, не попадет ли им за это, но сегодня вечером наконец разрешили мне войти.

— А он на самом деле на тебя не подействует? Голос ее звучал как наждак по стеклу.

— Я им так сказал.

— А на самом деле?

Николай замялся.

— Не уверен. И знаешь, отчасти они меня впустили именно потому, что и сами не были уверены и захотели проверить.

Амели издала звук, который, будь она здорова, был бы смехом.

— Бедная морская свинка…

Кровь заструилась наружу из новой прорехи в коже на верхнем предплечье, но вытекать было уже почти нечему, и кровотечение быстро остановилось. Николай вытер кровь салфеткой, которую дал ему врач перед визитом.

— Это сделал Жак, да?

Николай не смог заставить себя кивнуть.

— Зачем ты пришел сюда, Николай?

Он погладил ее по голове, поправил жалкие остатки ее поредевших африканских косичек.

Она снова издала похожий на смех звук.

Николай осмотрелся, нет ли поблизости докторов, и вытащил трубку катетера из ее запястья. Отверстие оказалось на удивление сухим и чистым, кровь в нем — намного более яркая, чем та, что вытекала из нее.

— Что ты делаешь? — спросила Амели.

— Прочищаю тебя, — ответил он, поднося ее запястье к губам.

— Но ты не можешь…

Он прочищал ее точно так же, как прочищал бы загрязненную отходами трубу или исследовательскую лабораторию. Он мог выжить, но мог и погибнуть. И это могло спасти Амели, а могло и не спасти.

Но это была последняя надежда.

Амели не сопротивлялась, когда Николай приложил свои губы к ее запястью и облизал языком отверстие, чтобы облегчить истечение крови. Он рассек собственное запястье скальпелем, который тайно пронес в палату, приложил разрез к губам Амели — и переливание началось.

Ее кровь замещала его кровь, а его кровь — ее. Бесконечный цикл флеботомии, утонченной страсти, и, хотя мир исчез для них, они сами стали целым миром.

Итак, эту женщину — вместилище взбунтовавшейся ДНК, лежавшее на покрытой пластиковой пленкой больничной койке, — нельзя было назвать в полном смысле слова «любовью всей его жизни», но то чувство, которое он испытывал к ней, почти тянуло на это определение.