Фил рассмеялся и поцеловал ее в лоб. Я поцеловал ее в щеку, а она слабо шлепнула нас обоих. Мы вновь уселись.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Идиотский вопрос, – проговорила она.

Доктор Барнетт опустил стетоскоп в карман и сказал Энджи:

– Вы пробудете в реанимации до завтра, чтобы мы могли постоянно наблюдать за вами, но похоже, вы идете на поправку.

– Боль адская, – сказала Энджи.

Он улыбнулся.

– Неудивительно. Эта пуля проделала чрезвычайно извилистый путь, мисс Дженнаро. Позже мы обсудим возможные осложнения. Могу сразу сказать, что вы никогда больше не сможете есть многие продукты. Что касается жидкости, то кроме воды, все остальное на какое-то время должно быть исключено.

– Проклятье, – сказала Энджи.

– Будут и другие ограничения, о которых мы поговорим, но...

– Что? – Она взглянула на меня и Фила, затем отвела взгляд.

– Да? – сказал Барнетт.

– Ясно, – проговорила она, – пуля повеселилась у меня там, внизу живота...

– Она не затронула ни одного репродуктивного органа, мисс Дженнаро.

– О, – с облегчением сказала Энджи и, заметив мою улыбку, проговорила: – Ни слова, слышишь, Патрик.

Боль вернулась к Энджи где-то к пяти часам, и ей ввели приличную дозу демерола, способную усмирить даже бенгальского тигра.

Лекарство начало действовать, и я приложил ладонь к ее щеке.

– Как там с моим стрелком? – спросила она через силу.

– Да?

– Ты его вычислил?

– Нет.

– Но ты это сделаешь, да?

– Не сомневайся.

– Хорошо, тогда...

– Да?

– Расквитайся с ним, Патрик, – сказала она. – Прикончи его.

Дом номер 411 по Саут-стрит был единственным пустующим зданием на богемной улице, заселенной художниками, ковроделами, портными, торговцами одеждой, с галереями, куда приходят 'только по записи'. Иными словами, бостонский двухквартальный эквивалент Сохо.

Дом был четырехэтажный и прежде служил многоместным гаражом, в котором город тогда еще не нуждался. В конце сороковых сменился хозяин, и новый владелец превратил его в развлекательный комплекс для моряков. На первом этаже разместились бар и бильярдная, на втором – казино, на третьем – проститутки.

На протяжении всей моей жизни строение пустовало, поэтому я не представлял, что находится на четвертом этаже до того момента, когда мой 'порш' в старомодном автомобильном лифте поднялся наверх и, минуя темные этажи, остановился у открытых дверей, за которыми виднелся сырой, затхлый зал для боулинга.

С потолка свисала электропроводка, а игровые дорожки превратились в заваленные мусором каналы. Сломанные кегли валялись в кучах белой пыли в нишах, а электросушки были давно вырваны из пола и, очевидно, проданы на запчасти. На некоторых удаленных полках еще лежали шары для боулинга, и я заметил на нескольких дорожках следы от недавних бросков.

Когда мы, оставив машину, вышли из лифта, то увидели Буббу, восседающего в директорском кресле у центрального пролета. У подножья кресла все еще болтались винты и гайки основания, из которого оно было вырвано, кожа в нескольких местах была разрезана, оттуда клочьями торчала белая набивка.

– Кто хозяин этого места? – спросил я.

– Фредди. – Он отхлебнул из бутылки финской водки. Лицо его было ярко-красного цвета, а глаза слегка водянисты, и по опыту я знал: это признак второй бутылки, что само по себе не предвещало ничего хорошего.

– Выходит, Фредди содержит брошенное здание просто из любви к искусству?

Бубба покачал головой.

– Второй и третий этаж выглядят дерьмово только со стороны лифта. На самом деле они очень даже хороши. Фредди и его ребята используют их для некоторых акций, да, блин. – Он взглянул на Фила, и его взгляд не был дружеским. – А ты что здесь делаешь, ссыкун?

Фил невольно сделал шаг назад, но все-таки вел себя гораздо достойнее, чем большинство людей, случись им столкнуться с Буббой во всей красе его психоза.