всегда зажигает спичку, чтобы главному герою легче было его обнаружить. Тут до меня дошло, что я валяю дурака и сам с собой разыгрываю шпионский фильм. Может быть, там вообще была кошка.

Тем не менее я продолжал наблюдать.

– Редакция, – отозвался голос Ричи.

– Ты это уже говорил.

– Ми-и-иста Кензи, – с утрированным негритянским выговором сказал он. – Как вы поживаете?

– Замечательно. Слышал, вы сегодня опять с ног до головы обделали сенатора Малкерна?

– Но жить-то чем-то надо?! Бегемоты, притворяющиеся китами, будут загарпунены.

Держу пари, это изречение висело у него над столом.

– Скажи, пожалуйста, – спросил я, – какой самый важный законопроект рассматривался на этой сессии нашего сената?

– Самый важный... – раздумывая, протянул Ричи. – Нет вопроса – законопроект о борьбе с уличным терроризмом.

На школьном дворе снова началось шевеление.

– Да?

– Да. Если он пройдет, все шайки автоматически становятся «уличными террористическими организациями», то есть любого хулигана можно закатать за решетку просто потому, что он член шайки. Проще говоря...

– Вот-вот, говори попроще, и я буду понимать лучше.

– Постараюсь. Так вот, проще говоря, шайки будут рассматриваться как военизированные формирования, чьи интересы входят в прямое противоречие с интересами штата, и следовательно – как вражеская армия, вторгшаяся на нашу территорию. Каждый, кто носит какие-либо знаки отличия, свидетельствующие о его принадлежности к банде, – пусть даже бейсболки с надписью «Рэйдеры», – совершает измену. И прямиком отправляется в тюрьму.

– И что же, примут этот законопроект?

– Скорей всего. Очень большая вероятность, если учесть, до какой степени люди мечтают избавиться от уличной шпаны.

– Ну?

– Вот тебе и «ну»: через полгода он обретет силу закона. Одно дело разглагольствовать: мы, мол, объявляем смертельную войну уличной преступности, каленым железом выжжем, поганой метлой выметем всякую нечисть из нашего города, и плевать нам на гражданские права. И совсем другое – когда все это будет происходить в действительности. Это уже довольно близко к фашизму. Роксбэри и Дорчестер превратятся в зону военных действий, и над головой будут день и ночь сновать вертолеты... А почему тебя это так интересует?

Я мысленно попытался представить, что может быть общего у Малкерна, Полсона или Вернана со всем этим, – и у меня ничего не получилось. Малкерн, дорожа репутацией первого сенатского либерала, никогда в жизни открыто не поддержит ничего в этом роде. С другой стороны, Малкерн как прагматик не станет защищать уличную преступность. Гораздо вероятней, что, когда будет рассматриваться этот билль, он просто возьмет отпуск на недельку.

– Когда планируется рассмотрение?

– В следующий понедельник, третьего июля.

– Больше ничего судьбоносного?

– Да нет, вроде ничего. Еще проведут закон «Семь лет без взаимности».

Об этом я слышал. Семь лет тюрьмы всякому, уличенному в попытках растления малолетних. И никаких условно-досрочных, никаких поручительств, «честных слов» или залогов. Плохо лишь, что не пожизненное, которое приговоренный должен будет отбывать среди широких масс заключенных, таким образом регулярно получая назад то, что любил отдавать.

– Чем вызван столь живой интерес, Патрик? – снова спросил Ричи.

В памяти прокрутилось оставленное Малкерном сообщение, и на кратчайший миг я задумался – не сказать ли об этом Ричи. Будешь знать, Малкерн, как обращаться ко мне с просьбами немного приструнить ретивого журналиста. Но я не сомневался: Ричи без вариантов вставит это в свою следующую колонку и попросит набрать жирным шрифтом, а после того как я, выражаясь высоким стилем, подложу сенатору такую свинью, лучше всего мне будет сесть в ванну и вскрыть себе вены.

– Да раскручиваю я тут одно дельце, – ответил я. – Очень конфиденциальное.

– Когда-нибудь расскажешь.

– Когда-нибудь расскажу.

– Ну и ладно. – Ричи не давит на меня, а я на него. Мы признаем друг за другом право сказать «нет», и это одна из причин того, что мы дружим. – Ну, а как твоя напарница? Еще не снизошла до тебя? – Он фыркнул.

– Она замужем.

– Велика важность. Ты тоже раньше был женат. Сочувствую, Патрик: каждый день, целый день так тесно общаешься с этой красоткой, а она тебе до сих пор не дала... повода. Это ж пытка. Так и спятить недолго.

Ричи порой кажется, что он страшно остроумен.

– Ладно, мне пора, – сказал я. В темном углу двора опять что-то шевельнулось. – Надо бы нам с тобой