бережёт. Мне моя голова не лишняя. Я старался, как мог. Вот и клятву нарушил, грех взял на душу. Скачи к своему князю. Пусть поспешает. А с горожанами я тут постараюсь уладиться.
…В полях еще бело, но стоит немного подняться солнцу, как с древесных ветвей, с мохнатых сосновых кистей дробно сеется капель, и под деревьями, словно огромные сита, кругами лежит дырчатый снег. Влажно чернеют голые сучья. Ярко синеет небо. А в нем над своими обтрепанными лохматыми гнездами тучами носится воронье.
Великий князь ещё лежит в гробу непохороненный, а к стольному уже спешат оспаривающие Великокняжеский стол соперники.
Алёша скакал рядом с князем конь о конь. Для скорости порешили идти налегке с одной только дружиной, без обоза, в котором при дальних переходах обычно вслед за войском везут тяжелые доспехи конников, шитые в несколько слоев хлопчатые тегеляи, которые простым пешим ратникам служат вместо кольчуг, каменные ядра и пращи, шатры, да котлы, да прочее снаряжение. Главное, успеть в стольный раньше княжича, раньше всех прочих. Прорваться. А там уже можно и дожидаться за стенами, пока подойдет с остальной частью дружины и с обозом брат и союзник князя.
Дружина невелика, зато снаряжена отменно. Всадники все, как один, в крепких пластинчатых шлемах со спускающимися до плеч кольчужными сетками. Из таких же мелких колец искусной работы брони, надетые поверх меховых телогрей короткого ворса. Щиты круглые, легкие, принятые у половецких конников. И оружие тоже — ударные копья, а вместо отчих русских мечей кривые половецкие сабли.
С восходом солнца засветился заиндевелый лес, словно на каждой сосне вспыхнули несчетные свечи. Сверкали шлемы и латы дружинников. Казалось, на них перекинулся огонь из охваченного буйным пламенем леса. Зеркально блестела накатанная дорога. И кони шли легко и весело, и люди ехали, веселясь, будто не ждала их впереди сеча, а может, и смерть. Алеша думал: «Стольный Киев, прекрасный златоглавый город над широким Днепром. Кто там сядет на Киевском престоле и удержится, отпихнув других, тот и будет Великим князем — старшим над княжеской братией. Будет вершить большие дела, раздавать, приманивая сторонников, волости, земли, города, где за крепостными стенами княжеские дворцы и боярские терема, людные улицы с мастерскими ремесленников, купеческими лавками, срубленные из дерева и воздвигнутые из камня невиданной красоты храмы, разноязыкие рыночные площади, собирающие торговых гостей со всего света». Князь, скакавший рядом с Алёшей, думал о том же. Ах, Киев, Киев! Мчатся к тебе со всех сторон братья, дядья, племянники… Каждый с мечом в руках, с дружиной. Своими силами не одолеет, призовет на подмогу степняков, исконных врагов Руси. Пусть жгут, пусть грабят, пусть уводят в полон своих же братьев христиан, пусть торгуют ими на рынках всего света — только бы подсобили. И он тоже грешен. Приманивал половцев, улещал, как мог, кумился, роднился… А что делать? Грех не по лесу ходит, а по людям. Не ты, так другой. Так лучше пусть с тобой заодно, а не супротив идут их алчные орды. Вот и теперь подсобили сваты-половчане: и кони под дружинниками — половецкие, и сабли в руках — ихние. И сами прибудут на кровавый пир вместе с братним полком.
Скачут… скачут… скачут…
Без устали. Вперед. К стольному Киеву.
И вот уже Золотые ворота. Быстро смяв стражу, всадники врываются в город. На улицах безлюдно. Жители прячутся по домам, будто и дела нет им до того, чьи это кони грохочут копытами по мостовой. Что один взберётся на стол, что другой — не всё ли равно. И только на площади перед княжеским дворцом встречают князя с дружиной хлебом-солью знатные городские мужи с епископом во главе. Ведут во дворец, в большой парадный зал. Горят свечи в светильниках. Сверкают золото, боярские кафтаны, ряса епископа, крест в его руках. Один за другим подходят и целуют крест, присягая на верность. И князь тоже подходит к кресту, клянется защищать и беречь стольный, Русскую землю, княжить по доброму согласию с городом. Свершилось! Он посажен на стол, как и положено по обычаю. Да здравствует Великий князь!
Пройдёт всего три дня, и эти же почтенные мужи откроют городские ворота его сопернику. Но пока ещё он этого не знает. И в княжеском дворце идет весёлый пир. Только в дальних покоях над телом мужа сидит вдова. Не плачет, не молится. Сидит, прислушиваясь к тишине, будто ждет чего-то. Да иной раз прошепчет несколько слов подошедшему слуге а отпустит кивком головы.
Как было условлено, брат нового Великого князя движется к Киеву — с частью дружины, с обозом, с половецкими конниками. Перестояв ночь в каком-нибудь придорожном селе, выезжают чуть свет, пока не развезло дорогу. Не зря говорят: «На Руси дорогу строит мороз!» Потому и дани собирают все больше по зиме, и воюют тоже чаще всего зимой.
В путь пустились сразу же после нового года, начинавшегося с первым весенним месяцем березнем, или, как называют его книжники, переняв не то у греков, не то латинян — мартом. Но как ни зови месяц, приметливым ли славянским словом или пришлым из иных земель и времен, еще от календаря древних римлян, весна своё берёт.
Великий князь не дождался своего брата и союзника. Талые воды захлестнули дороги. Потонули в половодье возки, кони бессильно месили копытами мокрое снежное крошево. Не совладав в ночном бою с княжичем, Великий князь бежал из Киева. Может, и пробился бы к шедшему на подмогу войску, и тогда неизвестно ещеё, чья бы взяла. Но тут сваты-половчане — не дорого взяли — ударили в спину. И вот уже княжеский брат в темнице, а сам он с остатками разбитой дружины едва уходит от погони. Скачут ещё быстрей, чем тогда, когда мчались захватить стольный. Великий князь… нет, уже не великий. Князь, рослый и тучный, молчаливо стынет в седле. Известно, после драки кулаками не машут. И горе — не сухарь, слезой не размочишь. Что толку теперь горевать. А всё же горевал. И сейчас, когда смотрел на колыхавшиеся впереди шлемы своих воинов — этих, что всего-то и уцелели от дружины, хотелось головой замотать, очнуться от лихого колдовского сна. Только как ни будил себя, не мог добудиться. Скрипел зубами в бессильном гневе. Будь они трижды прокляты — и коварная хлябь, потопившая войско, и предавшие его друзья-половчане. Подали ручку, да подставили ножку! Не зря говорят: «Половчанин листа хвост, волчий рот».
18
Обоз, выехавший ранним утром на большак, ведущий из южных русских княжеств на север в. Суздальскую землю, был не то чтобы очень велик, но громоздок. Один за другим тянулись крытые возки, в которые были впряжены разномастные кони, и, доверху нагруженные поклажей сани, тоже разные, будто наспех собранные перед дорогой. Обоз — сразу видно — не воинский. Но и не купеческий это обоз с красным товаром. Тот обычно идёт при малой охране, взятой на всякий случай — от разбойников и иных недобрых людей. А от войска ему разве оборониться? У него другая защита — древний обычай гостеприимства. Кто тронет купца, тот не оберется сраму, и корить его будут и чужие и свои. Потому что и так из-за усобиц приходят в упадок города, глохнут ремесла, нищает Русь. А ежели ещё и торговля прекратится, то и вовсе беда. Купец к воинским делам непричастен. А тут при обозе дружина. Всадники придерживают коней, приноравливаясь к медленному движению тяжёлых возков и саней.
Обоз идёт неходко — то растягивается в пути, то в беспорядке сбивается в кучу у мостов и переправ. С неуворотным этим обозом по приглашению своего всесильного родственника суздальского князя Юрия едет к нему в гости новгород-северский князь Святослав. Едет с своей княгиней, с чадами и домочадцами, с челядью и домашним скарбом, который может потребоваться в долгом пути. Да ещё, кроме всего прочего, везёт дары хозяину. При таком-то случае не отправишься в гости с пустыми руками.
Вместе с этим обозом и совершим мы третье путешествие. Этот маршрут не назовёшь туристским. Во всяком случае он не был таким во времена наших героев. По нему не устремлялись паломники, любители побродить по свету. Даже те, кого звала необходимость, отправлялись в этот путь с опаской. Смелый воин,
