встречавшие корабль у причала, быстро принялись за работу. Не мешкая, бегом таскают тяжеленные кули, тюки, корзины. Тут же у пристани уже ждут подставы вьючных лошадей. На них и перегружают товар. А ладья… Глядите-ка! Заскрипели блоки. Натянулись канаты, И вот уже ладья поднялась ввысь, и её мокрое, поросшее зеленым мхом днище с острым килем проплыло над головами людей.

Ладью опустили на длинные полозья с колесами. Дальше двинулись посуху. Путь предстоит немалый — через Волоковокий лес. И не прямой, а вверх, в гору. Вместе с лошадьми впряглись и гребцы. Надев на грудь широкие ременчатые лямки, поволокли корабль по твердой укатанной дороге. И так до самой Ловати. С гребцами тянет ладью через Волоковский лес и смерд со споим сыном. А жена его с ребятишками идёт рядом с попадьёй и опять рассказывает, как вернулись они после набега в село, а там одно только чёрное пепелище. Вот и двинулись невесть куда. Хорошо еще, люди добрые подавали милостыню, не то бы умерли с голоду дети.

Переволоклись через перевал. Ну, теперь полегче. С горы не то что в гору. А когда наконец вошли в Ловать, тут и вовсе вздохнули. Дальше-то не вверх по течению плыть, как по Днепру пришлось, а вниз. Такой путь гребцам в радость. Река сама несёт ладью. А гребцы приналягут на вёсла, только если даст команду кормчий, чтобы выправить путь. Зато кормчему надо глядеть в оба. Мало ли какие опасности таит в себе река — пороги и мели, поросшие камышом, болотистые заводи, топляки — ушедшие под воду древесные стволы с острыми, как клыки у свирепого вепря, сучьями. Налетишь и пробьешь днище. Но всё равно, плыть вниз по течению гораздо легче. А кроме всего прочего, Ловать — это уже прямой путь к Ильменю.

Ночи стали попрохладнее, посвежее. А главное — светлы. Гребцы — люди новгородские, им это привычно, а молодой поп с попадьёй дивятся. Поп тихо, про себя, а попадья — в голос:

— Надо же! И солнышка нету, а светло, будто день божий стоит и стоит. И не уедёшь!

И правда, теперь по вечерам не спят допоздна все — и путники, едущие с оказией, и свободные от работы гребцы, и смердовы ребята — тоже обвыкли немного, посмелели, сидят и слушают байки. А баек этих бессчетно знает каждый новгородец — про город свой, про Волхов, про Ильмень.

Серебристым блюдом на изумрудной скатерти лежит в пологих травянистых берегах широкое озеро Ильмень. Говорят, впадает в него триста рак и речек, а дальше из Ильменя бежит только один красавец Волхов.

Рассказывают старые люди, которые сами слышали это от своих отцов и дедов.

В давние времена жили на берегу озера четыре сестры. Одну звали Полистью. Другую — Ловатью. Третью — Полой. Четвертую — Мстой. А на другом берегу прекрасного Ильменя жил молодой витязь князь Волхов. Полюбили красавицы сестры молодца. Но сам князь we догадывался об этом. Ходил на врагов, ездил на охоту, а на девиц и не глядел. И вот однажды, охотясь, заехал в лесную чащу и заплутал. Так и кружил по лесу, пока не набрёл на высокий терем. А в тереме том жила боярышня Ладога. Только глянул на неё витязь и полюбил всей душой. Красива была Ладога, но своевольна нравом. Посватался князь к Ладоге. А своенравная девица отвечала: «Если любишь меня, обратись в реку быструю, а сама я обращусь в широкое озеро. Хочу, чтобы нес ты к моему терему корабли, полные сокровищ».

Князь готов был выполнить волю девицы, да где взять столько сокровищ.

Узнали про его беду сёстры. Тоже обратились в реки. Прибежали к Волхову и говорят: «Не кручинься, витязь! Бери всё наше приданое — жемчуга скатные, да серьги янтарные, да браслеты с кольцами золотые! Ничего нам для тебя не жаль! Бери неси своей невесте!»

Поблагодарил князь сестёр. Обратился в реку и понёс корабли с сокровищами к Ладоге. Но своенравная девица велела своей служанке Неве тоже обернуться рекой и нести корабли с сокровищами дальше, в Варяжское море. «Посмотрим, — говорит, — что тогда станет делать князь…»

Много воды с тех пор утекло. Постарел Волхов, поседел, а всё несёт и несёт Ладоге корабли с дарами.

Кончилась сказка. Замолчал рассказчик-гребец. И слушатели молчат. Сидят в задумчивости. Может, про витязя Волхова и его своенравную любовь думают, а может, о чем-то своем. Только смердовы ребятишки шепчутся меж собой. Пошептались, а лотом один, кто посмелей, спрашивает:

— А дальше? А дальше-то что с ними было — с Волховом и Ладогой?

— А дальше? — неохотно откликнется рассказчик. — Что тут скажешь? Может, рада бы теперь Ладога, чтобы всё стало по-старому, чтобы обернулась она молодой боярышней, а Волхов — молодым влюблённым витязем, только старого назад не вернешь.

Слушают люди сказку, вздыхают:

— Да, назад ничего не воротишь. Так уж ведется, жизнь течёт всё вперёд и вперёд.

Ильмень-озеро тоже своенравно. Днём светилось серебром в тиши и покое. Хоть глядись в него, как в зеркало. А ночью вдруг будто множество копыт ударило в борта ладьи. Невесть откуда налетел ветер, поднял волну. Один за другим вздымаются валы, то вверх, то вниз кидают ладью. Завертело, закружило её. Тёмное серое небо, тёмное серое море. Ни месяца, ни звезды — одни только тучи и волны. Куда из-под волны, выгребать? В какую сторону плыть?

Зашевелились, будто живые, в чреве ладьи бочки и ящики с товарами, поползли друг на дружку. Завопила дурным голосом попадья. Хватается в темноте, а за что — и сама не знает: то ли стена под рукой, то ли пол, то ли мужнее костлявое плечо. Поп, напротив, словно онемел. Даже слова молитвы забыл. Подхватился, без рясы — до неё ли тут, — в одной сорочке, хочет встать на ноги, а ноги не стоят. А может, ноги тут ни при чём. Ведь поп-то не пьяный. А просто, как им стоять, ногам, когда ладья ходуном ходит. Качает, словно на чёртовых качелях.

Кормчий и тот отдаёт громким голосом повеленья гребцам, а сам твердит молитву. Молится Николаю-угоднику, просит спасти их грешные души. Святой Никола — первый заступник плавателей, терпящих бедствие посреди грозной пучины.

В Новгороде, в большом храме, поставленном сотней самых богатых новгородских купцов, среди которых и хозяин этой ладьи Садко Сытинич, висит на стене икона. На ней старичок с добрым лицом и округлой бородкой. Это и есть святой Никола. А по краям доски, на которой писан лик Николы, — маленькие картинки. Поглядишь на них и узнаешь про жизнь святого. На одном он совсем ещё малый отрок. Родители привели его в школу. Вот он, Никола, прилежно сидит над книгой. На другой — он уже юноша, мудрый и смелый. Вот он спорит с царем. Вот выгоняет из колодца черта. Вот дарит бедняку ковер, который сам только что купил у него. А в самом низу на картинке — ладья, такая же, как и эта. Вокруг огромные злые волны, готовые поглотить ее вместе с гребцами. Вот уже и нос ладьи ушел под воду, и опять летит крутой кипящий вал. Гребцы уже приготовились встретить свой смертный час. Но видно, дошла их молитва. Подоспел Никола, вызволил из беды, спас от гибели…

Выкрикивает кормчий слова молитвы вперемежку с повеленьями, обещается, что если вернутся они живы, то поставит он в храме перед иконой Николы самую большую свечу, которая только сыщется в городе.

Долго ли бьёт и крутит ладью или это только так кажется терпящим бедствие? Кто может ответить? И вдруг один из гребцов кричит отчаянным голосом, не веря, должно быть, сам себе.

— Огонь! — кричит. — Вижу огонь!

И правда, в серой мути засветился золотой огонёк. Может, звезда сквозь тучи глянула? Нет, это де звезда. Это земной огонь, и горит он в церкви, что недавно поставили на Перыни в том месте, откуда вытекает из Ильменя Волхов. В стародавние времена там было Перуново капище, где волхвы приносили жертвы главному богу Перуну. Потому и зовут Перынь. Стояли там старые славянские идолы, тёсанные из дерева. Пылали по ночам священные костры. А теперь на том месте построили церковь. В непогоду, когда не видно звёзд, зажигают в ней сигнальные огни, чтоб светили, маячили, указывали путь тому, кто плывёт в Новгород.

К утру буря унялась. Снова тишь и благодать. Ильмень-озеро расстилается светлым зеркалом.

От Перыин до Новгорода, как говорится, рукой подать. Вот миновали стоящий над самым берегом, обнесённый высокой крепостной стоной Юрьев монастырь. Вот проплыли мимо княжеского дворца, возвышающегося на холме по другую сторону реки на Рюриковом городище. И наконец, с левого берега вдали сверкнул ил солнце золотой купол Софийского собора.