прием, обещал передать привет и добрые пожелания Великому князю.

Хан сожалеет, что дорогие гости должны торопиться, не могут принять участие в охоте на джейранов, но он понимает, что служба есть служба, — говорит Боняк, — и, желая вам доброго пути, он просит передать своему брату киевскому князю благодарность за драгоценные дары, а также подарки.

Слуги приносят ханские дары. Борислав благодарит.

— А это подарки нашим гостям, — продолжает Боняк, — на память о сегодняшней встрече.

Воевода Борислав опять благодарит. А Илья потихоньку говорит одному из дружинников, указывая на русских рабов:

— Душа болит… это мы повинны, что они здесь. Плохо берегли нашу землю! — Вдруг его осеняет одна мысль, и, оставив дружинника, он подходит к Бориславу и что-то шепчет ему. Воевода задумывается, потом кивает головой.

— Досточтимый хан, — говорит он. — Мы всей душой благодарны тебе за щедрые дары, но и я, и мои товарищи просим тебя вместо этих даров другой — отпустить пленных! И клянусь тебе, память о твоей доброте будет вечно жить в наших сердцах!

Хан кивает и что-то говорит.

— Хан понимает ваши чувства, — переводит Боняк. — И отпускает ваших соотечественников. Мы доставим ханские дары к вашим судам.

— Спасибо, — благодарит Борислав. — Как вам известно, мы плывём в Царьград, но одну ладью с дарами для князя мы тотчас отошлем в Киев. А вот пленных… Какую-то часть мы можем отправить на этой же ладье, а остальных…

— Будь спокоен. Скоро в Киев пойдёт наш торговый караван, и мы отошлем с ним русских, — говорит Боняк.

Весть о том, что хан отпускает пленников, мигом распространяется по лагерю, и Борислава с его свитой, ожидающих, пока на верблюдов погрузят ханские дары, окружают русские. Кто-то целует руки воеводе, кто-то плачет от радости. Борислав отбирает для отправки на ладье самых слабых — женщин, стариков, больных.

— Латыгорка, пойдем, Латыгорка! — уговаривает служанка, разговаривавшая с Ильей, старуху с опухшим лицом.

— Ты чего, бабка, упираешься? Домой ведь, не в неволю, — говорит Илья.

— Где ты раньше был? — зло отвечает женщина и уходит.

— Испоганили её всю степняки — и тело и душу, — говорит женщина.

Последние прощальные слова гостей и хозяев. Обнимаются русские люди, те, что остаются ждать каравана, с уходящими сейчас. Но ни в той, ни в этой толпе нет светловолосого борца, на которого обратил внимание Илья. Одетый в богатое платье, он стоит в свите хана.

— А этот парень, ведь он тоже русский? — говорит Илья Боняку. — Мы надеемся, что и его…

— Он не пленник! — перебивает Илью Боняк. — Он любимый батыр хана.

Последние прощальные слова гостей и хозяев, обнимаются со слезами на глазах русские люди, уходящие из неволи сейчас, с теми, кто остается ждать каравана.

Гости уже готовы тронуться в путь, в это время к Илье приближается один из пленных. По виду это старик, одетый в лохмотья.

— Илья! — негромко говорит он. — Не узнаёшь?

Илья смотрит на него, не узнавая.

— Брынские леса… Соловей-разбойник… — произносит пленный, и Илья, а вместе с ним и мы узнаем человека со шрамом.

— Ты! — кричит Илья. — Как ты попал сюда?

— Долго рассказывать. Ежели вернусь на Русь живой, приду к тебе. А сейчас прощай! Спасибо тебе! Поклон родной земле. — Он опустился на колени и коснулся лбом земли.

Днепр качал и баюкал ладьи до самых порогов. Но вот он сделал крутой поворот. Над водой нависли скалистые отроги, сжав горло реки. Насады летят все быстрей, и вдруг впереди во всю ширину водной дороги встает забор — каменная гряда с устремленными ввысь остриями. Кажется, какое-то чудище, схоронившись под водой, выставило наружу зубастую челюсть. В каменной гряде зияет узкий проход, по которому с оглушительным шумом мчит стремнина, увлекая судно. Только очень опытный кормчий может, увернувшись от страшных зубьев, провести ладью по кипящим пенистым волнам, не разбить ее о скалы и камни. Миновали! Пронесло! А дальше… Дальше и вовсе нет пути. Каменными остриями сплошь утыкано все русло реки. Чудовище злобно оскалило пасть и ревет уже так, что не слышно человеческого голоса. Не уследишь — подхватит немыслимой силой, потащит, завертит, швырнет в эту разверстую пасть, в пучину.

Днепровские пороги! Не зря с давних времен считались они самым страшным местом на всем длинном пути из Варяг в Греки. Семь больших порогов на Днепре следуют один за другим. Вот где великая тягота. Тут река людям не помощник. Справляться надо самим. Разгружают ладьи, вытаскивают их на сушу, несут на руках вдоль берега и суда и всю поклажу. Семь раз — от порога к порогу. Кажется, здесь Днепр Словутнч пытает людей на смелость, на крепость, на стойкость. И опять не преминул воевода Борислав напомнить своим ратникам о том, что как раз в этих местах сложил свою голову смелый воин князь Святослав — был убит в засаде коварными степняками — теми самыми печенегами, что рыскают ныне под стенами Царьграда.

Вот почему, увидев русских ратников, купцы русского торгового каравана заглушают шум порогов радостными криками. Рассказывают:

— Худо сейчас приходится грекам! Да и не только грекам, всем христианам и в Ромейской земле, и в Палестине. Как раз в Царьграде прихватили мы наших паломников, ходивших в святой Иерусалим, поклониться гробу господню. Вот послушайте, что рассказывают! Вся земля в огне и крови!

Да, излюбленный маршрут паломников — туристов былинных времен теперь в связи с военными событиями весь в огне. В тех местах, где находятся прославленные христианские святыни, пылают пожарами города, сражаются войска. До гостей ли тут! Попадешь к арабам, или туркам, или даже к христианам, не станут разбираться, кто ты есть. Странник, паломник — им до этого нету дела. Захватят в плен и продадут в рабство, ограбят, убьют. Застигнутые на чужбине войной, паломники толпами бредут по военным дорогам, изможденные, измученные, умирающие от голода. А те, кому удается добраться до родных мест, рассказывают теперь не о красотах святынь, которые им удалось повидать. С горьким плачем спешат они поведать о пережитом — и о том, что в самом деле претерпели, и о том, что от себя прибавили. И несет молва слух и на запад — в Германию, Францию, Англию, Италию, и на восток — на Русь о зверствах мусульман, о надругательстве над гробом господним, над святыми местами. И все громче звучит призывный клич постоять за христианскую веру, отвоевать у мусульман святые места.

Но нас не должны пугать горестные рассказы и предостережения. Ведь мы отправляемся в путь не сами, а под защитой полка, в котором находится наш друг Илья Муравленин.

Вот уже устье Днепра. Болотистые плавни. Острова и отмели. Лазурный берег Чёрного моря…

Здесь обычно русские корабельщики устраивают привал. Осматривают ладьи, проверяют оснастку. Дальше уже предстоит плыть по морю. Остается только добавить, что пересекать морские просторы древние плаватели не решались. Плыть старались, не удаляясь от берега. Такое плавание в наше время называют каботажным.

Примерно за четыре с половиной века до новой эры и за пятнадцать до тех времен, когда жили герои нашей повести, на месте, где расположились на отдых воины направляющегося в Византию русского полка, стоял полис Ольвия.

Полис по-гречески означает город.

Когда-то купцы-мореходы из. Милета во время своих странствий приглядели эти земли, находившиеся совсем не близко от родных им мест, захватили их и обосновали новое поселение, которое назвали Ольвия — Счастливая.

Такие города-колонии Византии, Херсонес, Пантико-пей и многие другие стояли по всему побережью морей от нынешней Испании до Кавказа. Один из древних мыслителей сказал, что греки сидели в своих колониях по берегам, как лягушки сидят вокруг пруда. И правда, греческие колонии жались к берегам.