— Терпи. Сейчас выберемся.

Наконец, мои руки упираются во что-то твердое. Только бы не кирпичная кладка. Нет, просто камни, причем не соединенные между собой. В этом месте у нас росла крапива, и мы, честно говоря, заходил сюда редко. Усилие — и на нас повеяло свежим воздухом. Я выбрался сам, затем помог Маше.

— Одно дело сде…, — начал я и осекся. От кустов сирени отделилась темная фигура.

— А ты оказался умнее, чем я думал, — раздался хриплый смех. Это был Гоит. Сейчас он позовет отроков. Я достал из кармана крест Корнилия.

— Узнаешь, душегуб? — и протянул крест к лицу Гоита. Тот резко отпрянул назад. — А ведь боишься креста-то, боишься. Машенька, беги к церкви! — крикнул я дочери. Слава Богу, она все поняла и, не отнимая иконы от груди, рванула что есть духу к церковным развалинам. До них было рукой подать, надо было только перелезть через остатки каменного забора и оказаться на дороге, ведущей вдоль деревни. По ней до церкви — метров сто, не больше.

— Ко мне! — закричал он.

Шестым, а может, седьмым чувством я понимал, что спасение наше — не в доме Бирюкова или Смирнова, а возле храма. Пусть отроки бегут ко мне: я был рад, что Гоит звал их сюда, а не направил вслед за Машей. Кто-то сзади налетел на меня, но, падая, я буквально вцепился в Гоита, прижав к его лицу крест. Он взвыл, извиваясь как уж. К нам бежали какие-то косматые, бородатые мужики, но они только мешали друг другу, пытаясь оттащить меня от Гоита. Когда чья-то сильная рука вцепилась мне в волосы, я выставил крест в сторону нападавшего. Опять — вой. И жуткие ругательства.

— Убейте его! — ревел подо мной Гоит. В этот момент открылась дверь соседнего дома, и на его пороге появился Федор Иванович Смирнов.

— Батюшки светы, что случилось?

Нападавшие на мгновение остановились, чем я не преминул воспользоваться: бросил Гоита и побежал к церкви.

— Федор Иванович, кричи громче, опять супостаты на гору пришли, — закричал я что есть силы.

Оцепенение отроков было недолгим, но за это время мне удалось оторваться от них метров на двадцать. Ночь была звездная, а потому церковь я увидел издали. А еще увидел…

Честное слово, мне не забыть той картины никогда. Мой ребенок обходил с иконой церковь. Это был первый крестный ход вокруг тихоновского храма за все минувшие столетия. Тонким срывающимся голоском Маша пела: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробах живот даровав». А позади нее… нет, это просто не укладывалось в голове, разум отказывался верить тому, что видели глаза. Позади моей дочери горела огненная река, будто кто-то зажег тысячи свечей. И я увидел тех, кто нес эти свечи. Какие-то незнакомые мне люди, а среди них Лека, Болдырь, Гвор, Зеха, Малыга. Молодые, старые, мужчины, женщины, дети… Огненная река вот-вот замкнется в кольцо, центром которого будет храм. Найдется ли мне место в этом кольце? Я вошел в реку, и она приняла меня. И вот уже тысячи голосов, среди которых был и мой голос, подхватили: «Христос воскресе из мертвых…». Кольцо замкнулось. Неожиданно столп света поднялся над церквушкой, соединяя ее с небом. Удивительно, но я одновременно видел все: и свою дочь, идущую впереди необычной процессии, и Леку, молодого красивого парня, — он шел со свечой чуть левее меня. И видел я, как буквально ползет к храму Егор Михайлович Бирюков, шепча: «Сейчас, Васильич, сейчас, Машенька. Я помогу вам»…

А потом наступила тишина. Наверное, такая тишина стояла над миром в момент его сотворения. Я слышал, как колышет травку несмелый ночной ветерок, слышал, как дышит ласточка в гнезде, как перебирает лапками божья коровка. Процессия остановилась. Спешу к дочери. Маша смотрела на меня — и не видела. В ее глазах стояли слезы. Я смотрел в эти глаза и видел в них мудрость тысячелетий, слышал поступь столетий, уходящих в небытие. Но вот дочь, словно очнувшись, взяла меня за руку. Мы стояли и ждали. Я забыл про Гоита, про отроков. Наконец, показались они — высокий мужчина в черном и девочка с копной каштановых волос. Все молчали. Вдруг Маша сделала несколько шагов по направлению к ним и протянула Анне крестик.

— Возьми.

— Теперь ты, папа, — обернулась ко мне дочь.

— Христос воскресе!

И они ответили вместе — Корнилий, Анна, Лека, Малыга и еще тысячи людей позади меня, людей, живших когда-то на этой святой и грешной земле:

— Воистину воскресе!

И почти тотчас я услышал страшный грохот. У меня заложило в ушах. Маша после говорила, что еще раньше она слышала какие-то странные звуки, похожие то ли на стоны, то ли на рыдания. Но как бы то ни было, после вселенского: «Воистину воскресе», словно точка — этот грохот. Я обернулся: там, где стоял дом Гоита, пенилась и бурлила вода. Озеро поглотило его.

Огненная река за нами с Машей стала бледнеть, пока не исчезла совсем. Я почувствовал, что кто-то касается моего плеча: так встречаются и расстаются греческие монахи — поцелуем в правое плечо. Одно прикосновение, второе… Я видел — то же самое чувствовала Маша, и понимал, что это были Лека и его друзья. Мы уже не могли их видеть. Легкое прикосновение, будто ветер пробежал, коснувшись тебя — и все.

Постепенно исчез и столп света, соединивший небо и церковь. Еще чуть-чуть — и все будет как обычно. Но Анна и Корнилий… они все стояли здесь и, значит, чудо не кончалось. Сладкая, томящая грусть охватила сердце. Я не сомневался, что Маша испытывает те же чувства.

Анна и Корнилий… Целый год мы бродили по тем лугам, где ходили они, слушали журчание Златоструя, так же, как когда-то слушали они. Можно сказать мы жили ими — Анной и Корнилием. Это было наивно, но мне захотелось, чтобы они остались, чтобы жили здесь, на горе. Грусть, заполнив всего меня, усиливалась, становясь непонятной, острой тоской. Так бывает, когда долго что-то ищешь, находишь — и теряешь. Нет, не теряешь даже, а сам отдаешь, ибо это — не твое.

Я вздрогнул от неожиданности: Корнилий вдруг сделал шаг по направлению ко мне. Второй, третий. Подошел, поклонился — и поцеловал меня в правое плечо. Я сделал то же самое. Затем он взял мою руку и вложил в ладонь что-то теплое и твердое. Это был крестик. Затем подошел к Маше и благословил ее крестным знамением.

— Прощайся, дочь моя, — тихо произнес он, обращаясь к Анне.

Анна подошла ко мне. Она совсем была не похожа на Машу, если бы не ее улыбка — такая же светлая и чуть-чуть печальная. Старый дурак, я чувствовал, что готов разрыдаться.

— Спасибо, — очень просто сказала Анна. И добавила: — Берегите дочь.