В чем-то Лумис был прав: нам с Дэнни не стоило забываться и позволять ему так вести себя. Но мы молчали. Увидев, что Лумис и Дэнни закрыли глаза, я тоже опустил веки. Нас было всего трое, на этой импровизированной церемонии мы представляли все наше агентство: Дэнни выступал за себя и за Тони, я – за себя, а Лумис, надо думать, за Гилберта. Я даже слегка растрогался.

А потом Лумис все испортил: он громко и отчетливо пукнул, безуспешно попытавшись заглушить этот звук кашлем.

– Ну хорошо, – вдруг бросил он. – Как насчет того, чтобы отвезти меня домой, Лайонел?

– Иди пешком, – отозвался я.

Полицейский-мусорщик не стал спорить, а покорно кивнул головой и поплелся к дверям.

Дэнни вызвался посидеть у телефона «Л amp;Л». Мой приятель заметил, что у него уже закипел кофе, а я смекнул, что ему хочется остаться в офисе, причем в одиночестве. Меня это вполне устраивало. Мы обменялись несколькими прощальными фразами, и я пошел к себе.

Наверху я зажег свечу и установил ее в центре стола рядом с пейджером и часами Минны. Дурацкая просьба Лумиса соблюсти ритуал преследовала меня. Мне необходимо было отдать должное и своим собственным ритуалам. Но в данный момент я был слишком голоден. Вылив виски, в котором растаял лед, я налил себе новую порцию и поставил стакан на стол. Потом развернул сэндвич от Зеода. Справившись с желанием впиться в него зубами, я помешкал несколько мгновений, а потом пошел в кабинет и вернулся с ножом с зазубренным лезвием и маленькой тарелкой. Я разрезал сэндвич на шесть равных частей, получая нежданное удовольствие от звука, с каким тупое лезвие ножа преодолевало сопротивление теста, из которого была испечена булочка, а потом аккуратно разложил кусочки сэндвича по тарелке на равном расстоянии друг от друга. Положил нож на стойку и расставил тарелку, свечу и стакан с виски так, чтобы они утешали моего горюющего Туретта. Если бы не синдром, я бы в жизни не освободил на столе пространство для собственного горя.

А потом я подошел к проигрывателю и поставил самый печальный диск из моей коллекции. Песню Принца «Почему ты мне больше не звонишь?».

Уж не знаю, страдает ли артист, прежде известный как Принц, синдромом Туретта, или это он по жизни мучится от навязчивых состояний, но я совершенно уверен, что творчество для него– род болезненного безумия. Музыка не производила на меня особого впечатления вплоть до одного памятного дня в 1986 году. Тогда, сидя на пассажирском сиденье в «кадиллаке» Минны, я впервые услышал, как песня «Поцелуй» с маниакальным упорством пробивает себе дорогу сквозь шумы и помехи эфира. До того дня я не более одного-двух раз в жизни слышал музыку, которая, вызывая нечто вроде клаустрофобии, в то же время дарила ощущение освобождения, чем очаровывала моего Туретта, дурачила его чувством узнавания. Однако в тот день я услышал песню, которая полностью жила на заколдованной территории, гитара и голос рвались прочь из навязанных ею границ – одновременно молчаливых и взрывных. Она была так сильно заряжена туреттовскои энергией, что я мог поддаться ее вымученно-визгливому ритму и позволить моему синдрому хоть раз пожить вне моего мозга, пожить на свежем воздухе.

– Выключи это дерьмо, – сказал мне тогда Минна.

– Мне она нравится, – возразил я.

– Да это же барахло, которое слушает один Дэнни, – заявил Минна. Под этим подразумевалось пристрастие Дэнни к «чернокожей» музыке.

Я понял, что непременно должен обладать этой песней, а потому на следующий же день отправился искать ее в магазин «Мир музыки Джей энд Эр». Я попросил продавца объяснить мне значение слова «фанк» [7]. Он как мог выполнил мою просьбу и продал мне кассету и плейер, на котором можно было ее слушать. Я наконец-то обрел ту самую песню, которую слышал по радио. Она звучала целых семь минут, а четырехминутный музыкальный проигрыш, состоявший из постоянно меняющихся, хрюкающих, булькающих и хлопающих звуков, несомненно, был специальным посланием для моего восторженного, объятого синдромом Туретта мозга.

Музыка Принца успокаивала меня так же, как мастурбация или чизбургер. Слушая его, я забывал о своих симптомах. Поэтому я начал собирать его пластинки, особенно ремиксы в новых безумных обработках, которые появились на лазерных дисках. То умение, с каким он умудряется в течение сорока пяти минут вытягивать всевозможные музыкальные или словесные вариации из одной мелодии, в искусстве ближе всего, насколько я понимаю, стоит к моему состоянию.

«Почему ты мне больше не звонишь?» – это баллада. Пианино рыдает, сопровождая до боли высокий фальцет. Медлительность и меланхолия приятны туреттовской резкости и навязчивой точности, внезапным выкрикам и молчанию. Так что музыка Принца, все равно что бальзам на мои мозги.

Я поставил песню еще раз, сел перед свечой и стал ждать слез. Лишь после того, как они навернулись на глаза, я позволил себе взяться за шесть порций моего сэндвича с индейкой, выполняя ритуал поминовения Минны, а потом медленно сделал шесть глотков виски. «Плоть и кровь», – вертелось у меня в голове, хотя я был далек от тех религиозных чувств, которыми может быть охвачен скорбящий человек. «Индейка и выпивка», – заменил я слова. Последняя еда для Минны, который ее так и не вкусит. Принц застонал, песня кончилась и зазвучала снова. Свеча мерцала. Я посчитал: «три», и доел порцию сэндвича, потом сказал: «четыре». Так нужно было для моих симптомов. Я считал куски сэндвича и плакал. При счете «шесть» я убил музыку, задул свечу и пошел спать.

(во сне страдающий синдромом Туретта избавляется от тиков)

(или тики избавляются от него)

(или ты идешь рядом с ними, оставив, к собственному изумлению, себя позади)

Бывают дни, когда я встаю утром, бреду в ванную комнату, включаю воду, а потом поднимаю голову и даже не узнаю собственную зубную щетку в зеркале. Я хочу сказать, что этот предмет начинает мне казаться каким-то странным, его форма – необычной, ручка – какой-то чудной, а щетинки – дурацкими, неподходящей длины. И я начинаю сомневаться: видел ли я когда-нибудь эту щетку, или кто-то ночью тихонько прокрался в ванную и заменил мою старую щетку новой? Это касается не только зубных щеток, но и вообще всех предметов – для меня они могут неожиданно стать новыми и даже живыми, и я не понимаю, то ли это один из симптомов Туретта, то ли нет. Такого в специальной литературе я никогда не встречал. Кстати, в этом заключается еще одна странность мозга, охваченного синдромом Туретта: я не в состоянии контролировать собственный опыт. Вообще-то любые странности следует рассматривать как возможный