Ну вот, наконец-то у меня появился шанс хоть кому-то поведать новость, но теперь мне не захотелось делать этого.

– Он в больнице, – ответил я и, не справившись с собой, нервно покосился на детектива по расследованию убийств. – Докторпокапока! – напомнил мне Туретт.

– Ну ты и псих, – улыбнулся Зеод. Понимающе приподняв брови, он покосился на мою официальную тень. – Передай Фрэнку, что Зеод о нем спрашивал, ладно, партнер?

– О'кей, – ответил я. – Сделаю. Как насчет сэндвича? Кусок индейки, хлеб и много-много горчицы.

Зеод кивнул своему помощнику – ленивому пареньку-доминиканцу. Тот небрежной походкой направился к столу, где стоял слайсер – электрическая машинка для резки. Зеод никогда сам не готовит сэндвичей. Однако своего помощника он обучил этому умению, и теперь тот, ловко орудуя слайсером, отрезает тончайшие кусочки мяса, которые горкой падают на свежий хлеб. Жужжание слайсера меня загипнотизировало, я как зачарованный смотрел на то, как двигаются руки паренька, делающего мне сэндвич со свежей булочкой. Зеод наблюдал за мной. Он знал, что я просто дурею от его сэндвичей, и это было ему по нраву.

– Для тебя и твоего приятеля? – великодушно спросил он.

Детектив отрицательно помотал головой.

– Нет, мне только пачку «Мальборо лайтс», – попросил он.

– О'кей. Хочешь газировки, псих? Возьми сам. – Я направился к холодильнику за холодной «колой», а Зеод тем временем уложил сэндвич и коповы сигареты в коричневый бумажный пакет, добавив туда пластмассовую вилку и несколько салфеток.

– На счет Фрэнка, да, мой друг?

Я не мог сказать ни слова. Взяв у Зеода пакет, я вышел на Смит-стрит. Инспектор шел за мной по пятам.

– Значит, спишь с женой покойника, – подытожил он. – А потом еще и ешь за его счет. Это весьма интересно.

– Вы все неправильно поняли, – сказал я.

– Тогда, может, ты объяснишь мне все как следует, – отозвался полицейский. – Дай-ка мне сигареты.

– Я работаю на Фрэнка…

– Работал, – поправил меня коп. – Фрэнк умер. Почему ты не сказал об этом своему приятелю Арабу?

– Араб-аю!… Не знаю. Не важно. – Я вручил копу его сигареты. – Съешьменябейли, врежьмнебейли, репитмобиль… Мы не могли бы продолжить в другой раз? Потому что… репитмобиль! потому что сейчас мне совершенно необходимо, срочно нужно уйти… ешьбейл! пейбейл!… и съесть этот сэндвич.

– Где ты работаешь на Фрэнка? В автомобильном агентстве?

«В детективном агентстве», – поправил я про себя.

– Да, там, – сказал я вслух.

– Итак, ты и его жена… вы что делали? Ездили по округе? А где машина?

– Она захотела проехаться по магазинам. – Эта ложь так легко и просто, без судорог тика сорвалась с моих уст, что была даже похожа на правду. По этой причине или по какой другой детектив не стал сомневаться в моих словах.

– Ну и как бы ты назвал себя? Другом покойного?

– Плугом убойного! Блудом достойного! Да, именно так.

Он уже почти научился не обращать внимания на мои выкрики.

– И куда же мы теперь идем? – спросил инспектор. – К тебе домой? – Не замедляя шага, он зажег сигарету. – Похоже, ты возвращаешься на работу.

Мне не хотелось объяснять ему, что разницы между тем и другим практически не было.

– Давайте зайдем сюда, – предложил я, повернув голову вбок, когда мы пересекали Берген-стрит. Я позволил моему тику вести нас – Туретт-навигатор – в казино.

«Казино» – так Минна называл небольшой магазинчик, в котором одна стена была целиком занята стойкой с журналами, а у другой стоял ящик размером с большой шкаф, набитый всевозможными газировками. Минна называл эту забегаловку «казино» за очереди, которые каждый день выстраивались у ее дверей. Люди стояли за «Лотто», «Скрэтчерз», «Джамбл, 6» и «Пикболлом» – лотерейными билетами, которыми торговали корейцы, хозяева магазинчика, – чтобы поймать за хвост удачу, обитающую только в джунглях азартных игр, или разбить свое сердце прямо здесь. Было что-то трагичное в том, как эти люди послушно топтались там и ждали; многие из них были давними, некоторые – новыми иммигрантами. Не говорящие по-английски, они понимали лишь язык выбранной ими игры; даже такое дело, как покупку журнала, упаковки батареек или тюбика блеска для губ, они были готовы доверить кому-то другому. От этой их покорности сердце разрывалось. Лотерейные билеты кончались, едва появившись в продаже, а счастливчики, купившие их, лихорадочно стирали мелкой монеткой или ключом тонкий слой фольги, чтобы тут же огорчиться, увидев пустой прямоугольник. (Нью-Йорк – туреттовский город. Потому что это всеобщее стирание фольги, пересчитывание мелочи и разрывание пакетиков явно можно счесть симптомами синдрома.) Весь тротуар около казино был завален смятыми лотерейными билетами – символами утерянных иллюзий.

Впрочем, я не собираюсь порицать этих несчастных. У меня самого не было причины ходить в казино, но это заведение ассоциировалось у меня с именем Минны, живого Минны. Если бы я обошел побольше тех мест, где он обычно бывал, до того, как весть о его смерти распространится по Корт-стрит и Смит-стрит, то смог бы убедить себя в нереальности того, что видел собственными глазами, в нереальности следовавшего