— Зачем ты выкинул полотенце, Анатольич? Ты же знал, что я могу продолжать бой?

Савин кивнул. Причем кивнул с таким трудом, будто шейные позвонки у него проржавели и отказывались сгибаться, но он преодолел их сопротивление усилием воли.

— Да, — согласился он, — я это знал, но ты многого не знаешь. Я должен тебе рассказать правду. Может, после этого ты меня поймешь, — он снова встал и принялся расхаживать по комнате, чтобы вывернуться из-под тяжелого взгляда боксера. — Ты думаешь, что я струсил? — Савину мешали

говорить руки, и он заложил их за спину, как заключенный. — Да, не буду спорить. Лучше я признаюсь честно — струсил. Это правда. Но если ты скажешь, что я испугался за себя, то это будет вранье! — он подошел к шкафу — и долго рассматривал кубок, завоеванный Сергеем двенадцать лет назад на первенстве спортивного общества «Динамо». — Это был красивый финал, — сказал он еле слышно сам себе.

Но Степанцов прекрасно все расслышал.

— Да, — согласился он и повторил: — финал был красивый.

— Так вот, теперь ты сам тренируешь и можешь судить, что к чему, — продолжал Савин и снова прошелся по комнате. — Ты, наверное, еще не успел

прочувствовать… Хотя… Какого черта? Это чувствуешь с самого первого дня, с первой же минуты! Любовь! И ответственность за своего воспитанника! У тебя это было?

Степанцов жестом показал, что есть такое.

— Вот видишь? — оживился Савин. — И у меня тоже всегда было это чувство, всегда. С тех самых пор, как начал тебя тренировать. Ведь ты мне был как родной сын!

Сергей сидел с каменным лицом, не проронив ни слова. Он понимал, что это еще не всё. Тренер не выговорился. у

— И тогда, в Вегасе, — начал Савин: голос его звучал глухо, а интонации вполне годились для речи священника на похоронах, — я испугался не за себя, а за тебя. Буцаев пригрозил, что если ты не ляжешь в пятом раунде, то навсегда останешься в пустыне, в какой-нибудь яме. Я провел с ним двое суток, не забывай. И я почувствовал, что он способен это сделать. Ты думаешь, я что-нибудь получил за свое преда… свой поступок? Может быть, деньги, лимузин или дом в Майями? Нет. Только отбитые почки и слабую надежду, что они тебя не тронут. Вот и все.

— Вряд ли мы поймем друг друга, — упрямо пробурчал Степанцов, отворачиваясь.

И, тем не менее, в словах Савина было что-то такое, что заставило его смягчиться; посмотреть недавние события с другой точки зрения. Да, теперь он хорошо понимал, насколько сильным может быть страх за дорогого, близкого тебе человека. Сергею почему-то вспомнилось, как Савин в начале общения подсовывал ему интересные книжки и даже заставлял отчитываться по содержанию, пока Сергеи сам не пристрастился к чтению.

Да что там говорить, Вадим Анатольевич заменил ему отца, которого в его жизни никогда не было. Если на одну чашу весов положить все, что Савин сделал для него, а на другую его финт с белым полотенцем — что перевесит? Разум подсказывал Сергею одно, а сердце — другое. Слишком сильна была обида на тренера. После минутного раздумья Степанцов встал, подошел к Савину, протянул ему ладонь, и мужчины обменялись крепким рукопожатием.

— Вадим Анатольевич, я…Сергей запнулся, хотел сказать, что был неправ, но слова почему-то не шли, врать не хотелось, и ему пришлось сменить тему: — У меня есть один парнишка. Зовут Вадимом… Вы знаете, я бы, наверное, тоже сильно за него боялся, если что. Я понимаю вас… — он замолчал, на лице его отразилась сложная и противоречивая борьба чувств.

В глазах Савина затеплился огонек надежды: ведь он надеялся не только на прощение, но и восстановление команды в прежнем составе. Слишком много времени, сил и души вложил он в этого парня, чтобы не попытаться вернуть отношения в. прежнее русло. Наконец Сергей собрался с силами и сказал:

— Вадим Анатольевич, давайте все забудем и расстанемся друзьями. Сохраним друг о друге только хорошие воспоминания.

Все планы Савина рухнули в одно мгновение. Он тяжело вздохнул, обвел взглядом маленькую тренерскую. Его взгляд остановился на белом полотенце, висевшем рядом с умывальником. Ему вдруг показалось, что в складках материи явственно обозначился голубой крест. В голове зазвучала мелодия:

«Врагу не сдается наш гордый „Варяг', пощады никто не желает!» А он вот — сдался, так было надо! И теперь с этим ничего не поделаешь.

— Ладно, наверное, ты прав, — сказал он, сморщившись, словно от боли, — некоторые вещи нельзя исправить. А может, и не нужно…

Он встал и, ссутулившись, пошел к двери, на пороге обернулся: Степанцов с выражением облегчения на лице шел за ним следом.

— Не надо, не провожай, — по-стариковски надтреснутым голосом сказал Савин. — Я найду дорогу. У меня билет на вечерний рейс. Я все равно не собирался задерживаться здесь надолго.

— А вот я, похоже, задержусь, — сказал Сергей. — . Мне здесь нравится.

— Рад за тебя. Если что, ты знаешь, как меня найти. — Савин, уже стоя на пороге, сунул руку во внутренний карман пиджака, достал из него длинный узкий конверт. — Вот, возьми, это тебе. Ну, прощай, — избегая взгляда Степанцова, он вышел из тренерской и захлопнул за собой дверь.

Сергей почувствовал, что за Вадимом Анатольевичем Савиным закрылась не только вот эта крашеная голубой краской дверь, но и целая страница, даже эпоха его жизни. Ему стало грустно и легко. Однако при этом он испытывал что-то вроде беспокойства. И исходило оно от конверта, который он держал в руке. Он еще не знал, что в нем, но почему-то был заранее уверен, что его содержимое ничего хорошего ему не обещает. Он сел за стол и чайной ложкой вскрыл конверт. Бегло прочитал, потом нервно схватил стакан и залпом допил остатки чая. Легче не стало. Он ожидал чего угодно, но только не этого…

Едва Лукин пересек порог директорского кабинета, как Белов понял, что он не в себе. Федор пребывал в состоянии крайнего возбуждения. Он бестолково заметался по комнате, повалил один из стульев у стола для совещаний, а потом его повело на Сашин компьютер, за которым тот сидел, с беспокойством поглядывая на посетителя.

— Да сядь ты, охолони! — прикрикнул на. него Белов и спас монитор от падения, придержав его руками. — Какой бес в тебя вселился? Возьми себя в руки! — он передвинул на середину стола стакан и бутылку «Боржоми», оказавшиеся в опасной близости от Федора.

Лукин поднял стул с пола, без сил рухнул на него. На лице его появилось трагическое выражение, он запустил растопыренные пальцы в волосы над ушами и сильно несколько раз дернул в разные стороны, словно проверял корни на прочность.

— Господи Иисусе Христе! Беда-то какая! — запричитал он, повторяя одно и то же, как испорченная пластинка.

Это продолжалось довольно долго, и, наконец, Белов не выдержал.

— Это что за ектинья? Объясни толком, в чем дело, ничего понять не могу. И перестань волосы на голове терзать, как дешевый трагик, — Он расслабил узел темно-синего галстука, расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки.

— Хорошо! — попытался взять себя в руки Лукин. — Я постараюсь. Если в двух словах — я потерял веру в человека! — он замер на мгновение, и Белов с облегчением подумал, что монитор, временно находится в относительной безопасности.

— Ну, вот и хорошо, потерял так потерял, — сказал Саша с интонациями психиатра в голосе. — Может, найдется еще, не иголка. А теперь с этого места и поподробнее, плиз.

— И скажу, я всё скажу, — погрозил зачем-то Белову пальцем Федор.

— Давай, давай, не тяни, я весь внимание, — подбодрил его Саша.

— Все началось вчера вечером, — замогильным голосом начал Лукин. — У Сергея в тренерской появился подозрительный хмырь и…

— Постой, постой, — перебил его Белов, — а ты откуда это знаешь?

— Поведал мне о сем странник, который нашел пристанище в спортшколе в качестве стража ворот.