Вдали стукнул одинокий выстрел. Лошади встрепенулись и запрядали ушами, прислушиваясь.

Колонна взяла рысью. Получив приказ Ступака сменить с Федоренко головной дозор, Митька Лопатин снял винтовку и пустил лошадь галопом навстречу налетавшему порывами холодному ветру.

Близ поселковой рощи шумела толпа. Со всех сторон подбегали все новые люди. В толпе виднелись засаленные фуражки и шапки шахтеров. Слышался говор. Возбужденно размахивая руками, люди смотрели в степь, где за косой сеткой летящего снега виднелись какие-то всадники.

— Наши! Наши идут!

— Дождались, ребята. Ура!

— Гляди, гляди, еще едут!

— Наши? А может, не наши? — опасливо говорил старый шахтер, прижмуривая подслеповатые глаза. — Гляди, сынки, чтоб плохо не вышло.

— Да нет, дедуся, верно ведь наши! — радостно вскрикнула стоявшая с ним румяная девушка. — Вон и шапки-то другие.

Вблизи послышался быстрый конский топот. Из-за крайнего дома во весь мах выскочили один за другим два всадника. Передний, Митька Лопатин, лихо подскакал к радостно гудевшей толпе и, с ходу остановив запотевшую лошадь, весело крикнул:

— Здорово, братва!.. Ну, вот и мы!

Громовой крик «ура» потряс воздух. Тучи галок взвились над рощей и, кружась, стремительно понеслись на ту сторону поселка.

Бойцы спешились. Народ надвинулся, обступил их плотной стеной.

— Товарищи… милые… Спасители наши…

Старый шахтер, взяв обеими руками Митьку за плечи, с силой тянул его к себе. Митька сразу не понял зачем и, только ощутив на губах прикосновение колючей щетины, почувствовал, как сердце у него словно оборвалось и полетело куда-то…

Плача и смеясь, горняки обнимали буденновцев.

— Сынок, а сынок! — теребила Митьку старушка с кошелкой. — На-ко вот, возьми пирожка, — говорила она, дотрагиваясь до него иссохшей рукой. — Вкусный, попробуй да возьми про запас.

Митька улыбался растерянной ребячьей улыбкой.

— Спасибо, мамаша. Ну куда я с пирогами?..

А с другой стороны чьи-то руки протягивали ему кувшин молока.

«Вот народ! — думал Митька. — У самих есть нечего, а последнее отдают».

Мимо него прошел рысью эскадрон, сменивший походное охранение.

— Слышь, сынок, бери табачку, — предлагал старый шахтер, подавая ему полный кисет. — Сам садил. Крепкий. Продерет по самые шпоры… Да нет, нет, весь бери! У меня много, — говорил он, видя, что Митька берет на закурку.

Внезапно в толпе произошло движение. Здоровенный парень в шахтерской блузе, сидя на небольшом пузатом коньке и доставая длинными ногами почти до земли, пробивался к бойцам.

— Эй, братва! — кричал он. — Где тут принимают в буденную армию?

— А ты кто таков? — спросил Ступак, глядя на парня, который, сидя на подушке вместо седла и вдев ноги в веревочные стремена, норовил пробраться к нему.

— Коногоны мы, товарищ. На шахте работали.

— И много вас?

— Много… — Парень повернулся и показал рукой в сторону поселка.

Оттуда, болтая руками, подъезжали всадники.

— Ну, так становитесь, ребята, в сторонке, — спокойно распорядился Ступак. — Начальство вот приедет, разберется.

Шахтеры подъезжали, спешивались и отводили лошадей с дороги, по которой непрерывным потоком шла конница.

— Что за войско? — раздался над Ступаком знакомый голос.

Взводный оглянулся. Около него остановились Буденный и Ворошилов.

— Разрешите доложить, товарищ командующий. — Взводный вытянулся и отчетливым движением старого служаки приложил руку к косматой папахе. — Вот эти ребята желают до нас поступить.

— Ну что ж, это хорошо, — сказал Буденный.

Он слез с лошади, передал ее Феде и подошел к притихшим шахтерам, которые во все глаза смотрели на него.

— Так, значит, товарищи, хотите к нам поступить? — спросил он, прищурившись.

— Хочем!.. Желаем!.. — загудели в ответ голоса.

— Это, конечно, дело хорошее, — заговорил Буденный. — И нам хорошие бойцы нужны. Но знаете ли вы, ребята, что такое Конная армия? У нас, прямо сказать, закон такой: мы рвемся вперед. Бойцы у нас лихие, кони хорошие, а у кого плохой — умей достать у противника… Но кто пойдет назад, кто будет панику разводить, тому мы рубим голову. Так вы и знайте. И кто не выдержит такого режима, такой дисциплины, у кого гайка слаба, кто на себя не надеется, тот сматывайся сейчас же, чтобы после не было неприятностей. Нам нужны только герои…

Митька Лопатин видел Буденного, но не слышал, что он говорит, и хотел было продвинуться поближе, но тут кто-то окликнул его.

К нему подходил знакомый шахтер.

— Лопатин, здорово! — приветливо сказал он, крепко пожимая руку товарищу. — Ты как здесь?

— А я уж второй год у Семена Михайловича.

— Что это у тебя конь такой худой? — спросил шахтер, проводя рукой по острому крупу лошади.

— Чешем, брат, чихнуть некогда. Двое суток не расседлывали. Совсем кони подбились, — сказал Митька.

— Где бурку-то взял?

— Трофей.

— Ох, видно, и дали вы духу кадетам!

— А что? — Митька сбил кубанку на затылок.

— Да тут такая паника началась, как вы на Сватово ударили! В момент кадеты убрались. Даже спалить ничего не успели. А тут еще Луганск восстал… А вашу Никитовну, слышно, спалили.

— Что? — Митька побледнел. — Откуда слыхал?

— Не слыхал, а видел. Зарево-то всю ночь горело… А ты бы домой заскочил. Тут и восьми верст нет…

Митька и сам хотел было раньше отпроситься у взводного. Теперь это решение укрепилось у него окончательно. Он попрощался с товарищами и направился к Ступаку. Взводный поворчал для проформы, но, будучи добрым человеком и хорошо понимая душевное состояние Митьки, отпустил его.

— Ты только гляди, Лопатин, к кадетам не попади, — говорил он, сердито хмуря светлые брови. — Там, может, еще пооставались.

— Не таковский.

— Ну, гляди…

Митька вскочил в седло, поправил кубанку и помчался домой. Уже выезжая из поселка; он услышал позади себя громкие крики и оглянулся. На возвышенности около рощи колыхались красные знамена и густо чернел народ. Там возникал митинг.

Оставляя за собой степь с темными вышками давно покинутых шахт, Митька ехал знакомой дорогой. Сердце его замирало от предчувствия встречи с родными. Но радость свидания с матерью и Алешкой омрачалась тем, что он после первых слов должен был сказать им о смерти отца. «А может, не говорить?.. Нет, рано ли, поздно ли, придется сказать. Так уж лучше теперь», — решил он.

Думая так, он въехал в поселок и сразу заметил происшедшую вокруг перемену. Вон и рощи нет. На месте ее торчат обгорелые пни… Постой, а где колокольня? Колокольни тоже не было видно…

Он остановил лошадь и осмотрелся. Вокруг лежали занесенные снегом развалины, источавшие горьковатый запах пожарища. Кое-где виднелись уцелевшие белые домики без окон и дверей, с израненными осколками стенами. Кругом было пустынно и тихо. И только вдали, на окраине, сиротливо вился