Отрядив с Махно несколько человек, Каретников сел на лошадь и направился к восточной окраине леса, откуда уже доносилось частое щелканье выстрелов. Но доехать туда он не успел. Из боковой улицы навстречу ему хлынула конница…

Закипал уличный бой. Стоявшая в резерве Черная сотня — тысяча головорезов, личная «гвардия» Махно, — увидев, что все пути отхода будут в скором времени, отрезаны, кинулась полем к переправе через реку. Лошади рвались, хрипели, проваливаясь в снег по самое брюхо. У моста скопилось несколько сотен тачанок. По ним ударили из пулеметов подоспевшие броневики. Там, взвиваясь на дыбы, падали лошади. Бежали люди. Доносились крики, гул, топот и вой. Махновцы бросились прямиком через реку. Лед треснул, не выдержав тяжести. Задние повернули, но навстречу им уже развертывались к атаке полки 14-й дивизии. Первым вел бригаду комбриг Рябышев. Правее развертывали полки комбриги Корниенко и Шапкин. Махновцы кинулись обратно к селу, но и отсюда показались буденновцы. Это были передовые полки 11-й дивизии. Рубя бегущих, казаки скакали к площади, где возле штаба Махно уже шла рукопашная схватка…

Припадая на стремя, Харламов ожесточенно рубил. Как в полумгле видел он перед собой кишащую массу врагов, у которой, казалось, было одно багрово-красное, мокрое от пота лицо, перекошенный криком рот. Топча и рубя, он вместе с остальными товарищами врывался в толпы бандитов.

Внезапно в окне дома, где помещался штаб Махно, показался белый платок.

— Сдаемся! — кричал Левка Задов. — Даешь командира!

Случившийся тут же Иван Ильич Ладыгин слез с лошади и направился к дому. Из окна лихорадочно затрещал пулемет. Ладыгин рывком прилег у плетня. Взрыв возмущенных голосов пронесся над улицей:

— Обманывает! Бей их, ребята! Артиллерию сюда. Эй, братва, шумните кто артиллеристам!

Спустя некоторое время подскакала запряжка с орудием. Почти вместе с выстрелом в доме вспыхнуло пламя. Левка Задов залился отчаянным, режущим криком. Силой взрыва рама наделась на голову палача. Длинные, как кинжалы, осколки стекла впились ему в шею, и он оказался прикованным к месту.

Из окна показались тонкие язычки пламени. Двери дома тихо раскрылись. На крыльцо выбежал Щусь. Втянув голову в плечи, он глянул вокруг и вильнул за угол. Вслед за ним появился Каретников.

— Бегут! Бей их! Лови! — закричали бойцы. Щусь и Каретников побежали в огороды, не замечая, что навстречу им скачет несколько всадников. Один из них на ходу прыгнул на Щуся и подмял его под себя. Заслонясь руками от другого бойца, Каретников заметался между засыпанными снегом грядами…

В это время Снегиревский полк, сбитый буденновца-ми с восточной окраины села, бросил пулеметы, тачанки и обратился в бегство, обрекая себя этим на полное истребление. И точно, не успели махновцы выбраться из укрытий, как 61-й полк под командой Поткина, появившись из-за бугра, атаковал их во фланг. Махновцы кучей бросились влево, попали под удар штабного эскадрона и метнулись в широкую балку. Ветер намел здесь сплошные сугробы, и бандиты теперь уже не бежали, а, как загнанные волки, прыгали в глубоком, по пояс, снегу.

Харламов, скакавший на правом фланге, гнал лошадь за махновцем, показавшимся ему со спины странно знакомым. Тот бежал из последних сил, но лошадь Харламова проваливалась, понукаемая всадником, судорожными скачками рвалась через сугробы.

Слыша за собой тяжелый конский храп, бандит на бегу раздевался. Он снял с себя щегольский, крытый сукном полушубок, но не бросил, а, продолжая бежать, придерживал его под мышкой. — Стой! — грозно крикнул Харламов.

Бандит быстро сел в снег, содрал с себя сапоги и, завернув их в полушубок, протянул узел страшному всаднику.

— На, возьми! — прохрипел он, задыхаясь и жадно хватая воздух перекошенным ртом.

— Сидоркин? — Харламов изумленными глазами взглянул на него. — Так вот ты где оказался?.. Хочешь, стало быть, за барахло жизнь купить? — Он молча смотрел на бандита. И тут какое-то подсознательное чувство додсказало ему, что бегство Сидоркина в банду имеет связь с гибелью начдива Пархоменко…

— Харламов, пустишь? — бандит с жадной надеждой в острых глазах глядел на него, — Пусти, у меня рыжьё [40]. есть. Все отдам… Пустишь?

— Пущу… — отвечал Харламов с загадочным видом. — Встань, сволочь!.. А ну, сопли утри! Скажи, гад, за сколько продал начдива? — глухо спросил он, нагибаясь с седла.

Сидоркин молчал, открыв рот, хлебал воздух. Смертельная бледность разливалась по его лицу, покрытому мелкими каплями пота.

— Харламов, друг… ну что? Ну что ты так смотришь?.. Ой, не руби! — дико закричал он, увидев, как шашка высоко взметнулась над его головой.

Бой кончился. Трубачи играли сбор. Село наполнялось войсками.

Комбриг Щапкин, вступивший в командование группой, смотрел в окно. По улице гнали толпу пленных махновцев в порванной, засыпанной снегом одежде: в полушубках, шубах, тулупах, в солдатских шинелях, у иных с оторванной фалдой, в ватных стеганках. Кто шел в шапке, кто с непокрытой головой, потеряв шапку в свалке. Ветер шевелил кудлатые волосы. В толпе мелькали злобные, тупые, красные лица. Одни шли, опустив головы, другие нагло посматривали по сторонам. Двое несли на носилках маленького безногого старичка в золотых очках, с козлиной бородкой. Костыли лежали тут же. Старичок сучил поднятыми над головой кулаками и выкрикивал что-то.

«Агитатор ихний», — подумал Шапкин.

— Вот здорово дал! — сказал он так громко, что сидевший тут же молчаливый Пахомов поднял голову и посмотрел на него. Высокийг махновец в солдатской папахе, широко размахнувшись, так крепко ударил кулаком по голове старичка, что с того слетели очки, а шапка плотно надвинулась на уши. Толпа остановилась. Послышались крики. Наезжая лошадьми, конвойные вновь погнали махновцев по улице.

Шапкин поправил закрученные к самому носу усы и отошел от окна…

Наступила весна. Полки Конной армии готовились к походу на Дон. День и ночь работали кузницы. В швальнях и полковых мастерских тоже было немало работы. Бойцы чистились, подгоняли новое обмундирование, шили кубанки. Каждому хотелось быть щеголеватым, вернуться на родину во всей красе. И, к несчастью, много пропало в те дни заслуженных, опаленных пороховым дымом зимних шлемов- буденовок, для которых в дальнейшем нашлось бы почетное место в музеях.

Так ли, иначе, но когда спустя две недели Конная армия выстраивалась в широкой степи, полки поражали глаз боевым, сколоченным видом.

Приподнятое настроение, однако, несколько омрачалось тем обстоятельством, что не все дивизии возвращались на Дон. 11-я временно выходила из состава армии и шла на мирную стоянку в Полесье.

— Ничего, братцы, не горюй, — успокаивал Харламов товарищей с верхнего Дона. — Слушок есть, скоро и мы вернемся на родину. — Говоря это, он не мог, конечно, ни думать, ни предполагать, что полкам одиннадцатой дивизии придется еще на долгое время продолжить свои дела в песках и горах Средней Азии…

Харламову, обычно стоявшему на правом фланге, было хорошо видно, как к сборному месту подходили полки соседних дивизий. Вот на выплясывающих лошадях показались идущие рысью эскадроны старейшей 4-й дивизии. Всадники все, как один, были в новых черных и синих черкесках, с блестящими на груди газырями. Под ярким солнцем блестели трубы полковых трубачей. Мягко развевались значки и знамена. Проносились звучные, нараспев, команды. Полки выстраивали развернутый фронт.

С дробным гулом подъезжала артиллерия. Запряжки рыжих, гнедых и вороных лошадей, заезжая плечом, выстраивались в глубине дивизионной колонны. Полевым галопом мчались тачанки.

… Харламов видел, как Ворошилов и Буденный поднялись на воздвигнутую посреди поля трибуну, но тут же пожалел, что полк стоит с наветренной стороны и ему не будет слышно, что говорят. Однако его опасения были напрасны. Он слышал хорошо знакомый ему голос Ворошилова. И хотя ветер относил концы фраз, Харламов улавливал смысл.