видимо, сам хорошо понимал душевное состояние командира. Он проворчал что-то, схватил Вихрова за руку и почти насильно оттащил от линейки.

— Послушайте, друг мой, — заговорил он горячо, — я побольше вашего понимаю жизнь и людей. Да, да! Сестра Веретенникова находится здесь всего несколько дней, но я успел убедиться… Она молодец! Да. Я слышал ее вред. Кстати, это вас зовут Алешей?.. Так, понятно. — Лицо Жигунова засветилось улыбкой. — Милая девушка!.. Берегите и любите ее… А, ну да ладно. Уходите! Ей нельзя волноваться…

Вихров вздохнул, отошел от линейки и тут только заметил, что дождь перестал и лес наполнился прозрачным солнечным светом. Тихо покачивались вершины деревьев, открывая синие окна, сиявшие в небе среди разорванных туч. В густой, еще зеленой листве раздавалось веселое щебетание птиц… Он шел, подставляя лицо свежему ветру, и улыбался.

Коновод Нечаев, молодой боец с чистым русским лицом, державший лошадей близ дороги, при виде Вихрова понял, что все обошлось, но все же не утерпел и спросил: __ Ну как оно, товарищ командир?

— Все хорошо, Александр Алексеич! — бодро отвечал Вихров. — Кланяться велела.

— Как вы сказали? — переспросил Нечаев. Он плохо слышал и объяснял это тем, Что до революции долгое время служил «мальчиком» в лавке, где хозяин нещадно драл ему уши.

— Я говорю, поправляется наша сестра! — повторил Вихров. — Разговаривает!

— А! Ну да, конечно, какой может быть разговор! — сказал Нечаев, делая вид, что расслышал. — Так мы куда теперь, товарищ командир?

Вихров должен был присоединиться к полку в Грубешове и поэтому тут же решил ехать в город, благо до него было всего несколько верст. Отдохнувшие лошади взяли размашистой рысью, и спустя час они уже въезжали в предместье. Ржавая колючая проволока, полузасыпанные окопы — следы недавно отгремевшей германской войны — попадались чуть ли не на каждом шагу. Кое-где виднелись черные, обгорелые трубы. Узкие улицы с кварталами маленьких домиков напоминали скорее местечко, чем город. В стороне остались кирпичные казармы стоявшего тут до революции уланского полка. Свернув налево, они выехали на главную улицу. Но куда бы ни заезжал Вихров, квартиры уже были заняты полками Особой бригады.

— Товарищ командир, посмотрите, — показал Нечаев вправо, где у полкового значка, приткнутого к палисаднику, картинно застыл часовой, по виду калмык. Он стоял не шелохнувшись, придерживая положенную на Плечо обнаженную шашку, с таким торжественным выражением на загорелом скуластом лице, словно у него под охраной был не простой кумачовый флажок, а овеянный боевой славой штандарт [36].

«Действительно, странное что-то», — подумал Вихров, с любопытством глядя на калмыка. В эту минуту из-за угла вышел другой боец, чрезвычайно похожий на первого, но с такими кривыми ногами, что, казалось, он не шел, а катился. Он приблизился к стоявшему на посту, ловко вынул шашку из ножен и сменил товарища, который не спеша пошел вниз по улице.

Вихров решил узнать, не свободен ли противоположный дом. Он поднялся на крыльцо, толкнул дверь и вошел в большую светлую комнату.

«И здесь занято!» — подумал он с досадой при виде стоявшего у стола стройного командира в черкеске. Но хотя мясистое лицо командира с приплюснутым носом не отличалось красотой, Вихров почувствовал расположение к нему.

— Вы что, с донесением? — спросил командир. — Ну давайте!

Вихров сказал, что он не связной, а командует эскадроном, приезжал по делу в дивизионный госпиталь, а теперь ищет квартиру.

— Так в чем же дело? Отдохните здесь, — предложил командир, отрекомендовавшийся начальником оперативного пункта Якимовым. — Тут такой камуфлет с квартирами, — говорил он, с любопытством оглядывая Вихрова. — Все забито. Ничего не сыщете. Оставайтесь.

— Да нет, зачем, — застеснялся Вихров со свойственной ему деликатностью. — Я пойду поищу.

— Да полно вам! Зачем искать, когда можно тут? Места хватит. Садитесь. Сейчас самовар поставим. Чайку попьем. А насчет ваших лошадей я распоряжусь. — Якимов ободряюще посмотрел на Вихрова и, звеня шпорами, вышел во двор.

Вихров проследил за ним взглядом, повернул голову и тут только заметил, что в комнате находился еще один человек. Он стоял у печки, вытянув руки по швам, и то и дело прищелкивал каблуками.

«Какой красавец! И роста гвардейского!» — подумал Вихров, искоса оглядывая немолодое, с подвитыми усами лицо человека, который держался так прямо и молодцевато, словно находился не в хате, а на военном смотру. На нем были синие рейтузы в обтяжку, высокие сапоги и туго перехваченная ремнем выгоревшая гимнастерка.

«Хозяин», — определил Вихров.

— Ну вот, — сказал Якимов, появляясь в дверях, — теперь можно и чайку попить. Васильев! — позвал он хозяина.

— Чего изволите, вашеско? — бодро крикнул Васильев, еще больше вытягиваясь и прищелкивая каблуками.

— Послушайте, Васильев, — заговорил Якимов сердита — если вы не оставите это чинопочитание и еще раз позволите так обратиться ко мне, то я перейду на другую квартиру. Вы, вероятно, забыли, что я умею ругаться? Вы не смотрите, что я белобрысый. Я страшно вспыльчивый. Ясно?

— Виноват, вашеско! — Васильев стукнул каблуками. — Не извольте беспокоиться, больше не буду.

— То-то же!.. А как у вас насчет самовара?

— Сию минуту… Гм! — Васильев судорожно сглотнул, словно подавился. — Сию минуту поставим!

Дверь растворилась. В комнату вошла дородная краснощекая женщина. Васильев подвинулся к ней.

— Марь Тимофевна! — Он вытянулся и, чуть клоня стройный корпус вперед, сильно прищелкнул каблуками. — Марь Тимофевна, поставьте самоварчик! Будьте настолько любезны!

— Пожалуйста, Федосеич, только вы, будьте добры, принесите, водички. Во дворе и поставим, а то в комнате душно, — с готовностью сказала она.

Васильев подождал, пока жена взяла самовар, придерживая руки по швам, пропустил ее вперед и прикрыл дверь за собой.

— Что это ваш хозяин все время как на гарнизонном разводе? — спросил Вихров.

Якимов засмеялся.

— Старая военная косточка, — пояснил он, вынимая портсигар и предлагая Вихрову папиросу. — Он когда-то был вахмистром, старшиной в моем эскадроне. Наш седьмой Ольвиопольский уланский полк стоял здесь, в Грубешове. И вот встретились случайно. Я уже раз двадцать предлагал ему сесть. Не 'хочет. И меня вот ставит в неудобное положение.

— Какая все же у вас была дисциплина, — сказал Вихров с таким выражением на лице, что было непонятно, — то ли он одобряет, то ли порицает подобную дисциплину. — А я вот все хочу спросить, почему напротив вашего дома выставлен караул у полкового значка?

— А! — Якимов усмехнулся с понимающим видом, выразившимся на его некрасивом добродушном лице. — Это пять Колей стоят.

— Пять Колей? — Вихров с удивлением посмотрел на него. — Позвольте, как это так? Какие пять Колей? Скажите, пожалуйста.

— Да знаете… — И Якимов рассказал, как еще на Южном фронте к командиру полка явились пять молчаливых калмыков со своими лошадьми и оружием. Они по очереди церемонно пожали руку командиру полка, причем старший из них, с чрезвычайным трудом объясняясь по-русски, заявил, что они желают вступить в полк добровольцами. В разговоре, происходившем больше с помощью мимики, командир полка спросил, как их зовут. Каждый назвал себя Колей. Так с тех пор все пять Колей ездили в колонне за командиром полка, в бою охраняли его, а на походе были его глазами.

И, понимаете, у них прямо-таки орлиное зрение, — говорил Якимов. — Бывало, едем в степи — и вдруг пыль на горизонте. Командир смотрит в бинокль, но и в бинокль не видно. Тогда он обращается к Коле, ну, к тому, кто из них поближе, и спрашивает: «Коля, что там пылит?» А тот мигом отвечает: «Обоз, товарищ командира!» Они почему-то величают комполка женским родом… И имейте в виду, они не просто