— Глубже всех те глаза, которые больше всех плакали, — тихо сказала Сашенька.

— А тебе много плакать пришлось? — участливо спросила Маринка.

— Конечно, сколько меня обижали! Когда растешь без матери, каждый обидит. И вообще мое детство было очень тяжелое. Я и работала, и училась, и дома все хозяйство на мне лежало. Я ведь совсем еще девочка была. Ну, а условия жизни ты сама знаешь… Ведь я такими вот ручонками мамину могилку раскапывала: думала, что она встанет, поможет… Сколько я слез пролила…

— Ну, ничего, — мягко сказала Маринка. — Теперь все это прошло и никогда, никогда не вернется… А как мне хочется подольше прожить и самой все увидеть! — мечтательно продолжала она. — Как ты думаешь, хорошая будет жизнь? Ведь все-таки трудно сейчас.

— Ой, Маринка! — Сашенька присела, прижав к груди смуглые руки. Глаза ее заблестели. — Как бы ни было трудно сейчас, но жизнь будет как сказка! — проникновенно заговорила она. — Нет, ты только подумай! Это что-то необыкновенное будет, если понять здоровым разумом. Видишь, мы сейчас так близко стоим к тому, что делаем, что даже не можем отдать себе отчета в величии того, что совершаем… Я вот читаю сейчас «Король-уголь» Синклера. Потом ты обязательно прочтешь эту книжку. Ты только послушай! На Западе с человеком считаются, если это миллионер или представитель старинной знати. У нас каждый имеет возможность стать настоящим человеком. Все зависит от самого себя. А там нет. О, там только деньги… У нас каждый, кто-только способен, может получить образование и стать кем только захочет.

— И я смогу? — живо спросила Маринка.

— А как же! Конечно! Было бы только желание.

— Смотри-ка, а ведь верно. Митя вот тоже так говорит. Он ужас как хочет учиться.

— Товарищи! — раздался рядом чей-то глуховатый голос. — Не видали командира взвода Захарова?

Девушки оглянулись.

Гобаренко верхом на лошади стоял в нескольких шагах от них и, приподнявшись на стременах, что-то высматривал, скользя взглядом по группам сидевших и лежавших бойцов.

— Вы в балочке посмотрите, товарищ квартирмейстер, — сказала Маринка, показывая рукой в глубину леса. — Я видела, обоз туда перешел.

— А как проехать?

— Так просекой и езжайте, никуда не сворачивайте.

— А… Ну хорошо.

Гобаренко в сопровождении Сидоркина поехал рысью по просеке.

Сашенька молча смотрела ему вслед. Она уже несколько раз слышала голос этого человека, и каждый раз ее почему-то охватывал страх. Голос Гобаренко будил в ней неясные воспоминания, связанные с чем-то очень Тяжелым. Но как, где и при каких обстоятельствах она слышала этот глуховатый, надтреснутый голос, она не могла вспомнить. Так и теперь, глядя ему вслед, она мучительно старалась что-то припомнить и не могла.

— Ты что, Саша, задумалась? — спросила Маринка.

— Так… ничего, — тихо ответила Сашенька, проводя рукой по лицу.

Неподалеку от них раздался громкий взрыв хохота, аринка приподнялась и посмотрела. Митька Лопатин, окруженный бойцами, что-то рассказывал. Там же нахохлись Вихров, Ладыгин и Ильвачев.

— Саша, пойдем к ребятам, послушаем, — предложила Маринка.

— Нет, — отказалась Сашенька, — я буду читать… Маринка с недоумением посмотрела на подругу. Это было непохоже на Сашеньку, которая все свободное время проводила вместе с бойцами и уже успела прослыть полку первой плясуньей.

— Ну как хочешь. Тогда я одна пойду, — пожав плечами, сказала Маринка, поднимаясь и привычным движением оправляя черкеску, ловко облегавшую ее тонкую, стройную фигуру.

— Товарищ Захаров!

— Чего изволите, товарищ квартирмист? — послышался в ответ бойкий старческий голос.

— Ну как погрузка? — спросил Гобаренко.

— Готово, товарищ квартирмист. Вас дожидаем.

— Хорошо. Веди обоз. Я догоню.

— Слушаюсь, товарищ квартирмист… А ну, сынки! — весело крикнул Захаров, обращаясь к ездовым. — Давай, давай, справа по одному!.. Эй, подвода! Кто там рысью погнал? Осторожней. Не тещу в гости везешь!

Обоз, груженный снарядами, медленно потянулся со станции.

Гобаренко возвратился в классный вагон. Начальник летучки, коренастый седой человек, по виду бывший матрос, с кустистыми бачками на добродушном широком лице, встретил его хитроватой улыбкой.

— Ну как, ошвартовались, товарищ начальник? — спросил он, переглянувшись с сидевшим тут же молодым красноармейцем в буденовке.

— Отправил, — сказал Гобаренко. — Где тут у вас расписаться, товарищи?

— А все-таки одиннадцать ящиков мы вам… того… передали, — добродушно усмехнулся матрос, подавая накладную. — Больно уж вы, кавалеристы, дошлый народ. На ходу подметки рвете. Не успел оглянуться — вагон пустой. Амба.

— А чего их жалеть, снаряды? — заметил Гобаренко. — На общее дело пойдут. Все для победы.

— Уж это как есть, — согласился матрос, качнув головой. — Одному делу служим. — Он поднялся и протянул Гобаренко шершавую руку. — Ну, счастливый путь, товарищ начальник! Да и нам пора концы отдавать. Вот уж и ночь на дворе… Гриша, — сказал он красноармейцу в буденовке, — шумни-ка там машинисту: полный назад.

Едва Гобаренко успел выбраться из вагона, как поезд дернулся и, все прибавляя ход, мягко поплыл мимо него.

Вблизи послышались шаги. Мигая электрическим фонариком, навстречу ему быстро шел человек.

Белый луч пробежал по путям, поднялся и упал на лицо Гобаренко.

— Гуро?! — вскрикнул человек, бросаясь вперед. Быстрым движением Гуро-Гобаренко выбил фонарик.

В темноте пронесся полный ярости крик. Два человека, схватившись, повалились на землю.

Чувствуя, как под его цепкими пальцами разливается мелкая дрожь, Гуро с бешеной силой душил человека. Тот хрипел задыхаясь. Тело его обмякло, слабо дергаясь, деревенело в суставах.

Тяжело дыша, Гуро поднялся на дрожащих ногах, пролез под стоявший на путях порожняк и побежал к пакгаузам, где Сидоркин держал лошадей.

— Кто там кричал? — поинтересовался Сидоркин. Гуро ничего не ответил и, разобрав поводья, сел на лошадь.

Некоторое время они ехали молча. Гуро думал о том, что наконец-то случайность дала ему возможность избавиться от преследовавшего его второй год человека, соучастника ограбления кладовой клуба анархистов в Москве. Теперь бриллианты, спрятанные им в укромном месте, целиком принадлежали ему.

По уходившей в глубину леса дороге громыхали подводы. На темном горизонте, поблескивая, перебегали зарницы. Оттуда доносился глухой раскатистый грохот.

— Как бы грозы не было, — заметил Сидоркин.

— Какая гроза! Это бой, балда! — сказал Гуро, сердито взглянув на него.

Навстречу подул теплый ветер. Глухо зашумели деревья. В той стороне, где мерцал огонек, отрывисто залаяла и тонко завыла собака. Большая черная птица снялась с дерева; тяжело хлопая крыльями, полетела куда-то.

Лошади подняли головы и тревожно всхрапнули.

— А страшно одному по лесу ездить! — сказал Сидоркин, опасливо озираясь.

— Почему страшно? — спросил Гуро.

— А вдруг выйдет какой-нибудь да хватит оглоблей по шее!

— Очень ты ему нужен! — усмехнулся Гуро. Он подобрал поводья и погнал лошадь к обозу.

В темноте неясно чернели силуэты бодро идущих лошадей, катились повозки с белевшими на них