— Каком?

— На условии, что вас отдадут нам.

Даттам поднял брови.

— Вы слишком хороший делец и изобретатель, господин Даттам, чтобы скормить вам речным угрям. Мы хотим, чтоб вы трудились на благо храма Шакуника.

— Но я вовсе не собираюсь становиться монахом! — запротестовал молодой бунтовщик.

— Вам придется выбирать между рясой и плахой, Даттам, — вмешался Харсома, — никто, кроме храма Шакуника, не может защитить вас. Баршарг требует отдать тебя ему, за то, что ты повесил его брата. Твой дядя, наместник провинции, тоже не хотел бы оставлять тебя в живых, а если собрать имена всех, кто казнен тобой и выпустить из тебя всю кровь, то на каждое из имен не придется и по половинки капли…

— Говорило сито иголке — у тебя на спине дырка, — презрительно пробормотал Даттам.

Но, конечно, ему ничего не оставалось, как принять предложение.

Вскоре в столицу доложили: наместник Харсома вынул стрелу беды из тела государства, провел народ по мосту милосердия в сад изобилия. Бывший первый министр от досады помер.

Мятежник Бажар, правда, еще бесчинствовал: нашел где-то золотоглазого оборванца и обул его в государевы сандалии. Наконец, сдался Даттаму и Арфарре. Наследник и ему обещал жизнь. Господин Арфарра, однако, обманул доверие экзарха, молвил: «Когда тушат пожар, не смотрят, чиста-ли вода», — и приказал зарубить вора.

Через четыре месяца в провинции отмечали Государев День. Расцвели на улицах золотые гранаты, реки наполнились молоком и медом; и бродили по улицам боги, которые есть не что иное, как слова мудрых указов.

Было, однако, невиданное: по всей провинции ходил корабль на деревянных гусеницах — золотые борта, серебряные весла. Слова при корабле были такие: Государь — корабль, народ — море. Хочет — несет, хочет — опрокинет… А секретарь Арфарра ухитрился даже небо раскрасить надписями: это тогда в Варнарайне впервые стали пускать шутихи и ракеты.

Экзарху же доложили: «В древности Золотой Государь взошел на Голубую Гору, обозрел мир, и от этого государство процвело».

Экзарх Харсома отправился к горам. Отказался от казенного паланкина, проделал весь путь на лошади, как простой чиновник, чтобы народ всегда имел к нему доступ.

Накануне молебна наследник изволил спуститься в заброшенные шахты. Долго стоял, будто ждал Золотого Государя, потом со слезами на глазах молвил:

— Увы! Народ Великого Света после мятежа — как неоперившийся жаворонок. Надобно его жалеть, — ибо, бывает, и жаворонок в неразумии клюет кречета… Разве стал бы государь Амар преемником Золотых Государей, если бы не помощь рудознатца Шехеда.

Помолчал и спросил у Даттама:

— А правда ли, что в стране варваров еще много легкого железа?

На следующий день взошли на гору, исполнили обряды. Наследник сказал:

— Нынче все наши мысли — о достижении мира и спокойствия. Когда в государстве царит мир и спокойствие, человек думает о том, как преумножить собственное добро. Когда же в государстве царим смута и бунт, человек думает о том, как завладеть добром ближнего. Поистине цель государя — добиться, чтобы простые люди сохраняли нажитое и старались приумножить его. Ибо чем больше в государстве богатых людей, тем богаче само государство.

Секретарь Арфарра молвил, указывая по ту сторону Голубых Гор:

— Некогда ойкумена доходила до самого океана, а ныне океаном называют маленькое озеро в государевом дворце! Государство расколото, и трещина проходит через сердце наследника! Пока не восстановим целостность государства, в нем будут непременно случаться беды, бунты и неурожаи!

Вечером, наедине, экзарх спросил Даттама:

— А вы что скажете о целостности государства?

Тот поклонился, оправил шелковый монаший паллий и ответил:

— Увы! Варвары кормятся с копья, мочатся с седла… Прежде надо научить их жить не для войны, а для мира… Разрешите храму торговать с королевством, — мы научим их уважать мирную выгоду, и они сами отдадут нам земли.

Надобно сказать, что храм и раньше нарушал торговую монополию, но тайком.

— А потом, — прибавил, поколебавшись, Даттам, — не все у варваров достойно осуждения. Например, крестьяне их пребывают в бедности, немыслимой для жителя ойкумены, однако ж не жалуются и не бунтуют.

— Почему? — быстро спросил экзарх.

— Потому что над ними — не чиновник с печатью, а сеньор с мечом. Потому что нет, увы, государя, которому подают жалобы, и потому что нет людей мудрых, учащих народ стоять за свои права… И поэтому, — сказал Даттам, — хотя железо в стране варваров спрятано так же глубоко, как и здесь, добыть его легче.

Долго смотрел наследник на далекие горы, еще пребывающие во мраке, и, вздохнув, молвил:

— День сменяет ночь, и ночь сменяет день, и изо лжи рождается истина… День, однако, сменяет ночь — чтобы на полях росли колосья. Что-то же растет и в истории?

Вздохнул и вынул из рукава золотого государя.