Верно, мальчик? Теперь ты понимаешь, почему иногда тебе снятся такие странные сны?

Лука вскинул голову и уставился в горящие небесной синевой глаза эльфа.

— Да, — а потом посмотрел на меня и до крови прикусил губу. И я сильно вздрогнула, внезапно прочитав в его глазах отголоски собственного страха. И собственных смятенных мыслей, что как набатом били в голове, требуя осмысления и признания. Это было странно, непонятно, но, пожалуй, в первый раз так четко и ясно, что я на мгновение даже растерялась. А потом поняла, что так и должно было быть изначально, и заметно помрачнела.

«Они не должны узнать о тебе и о Ширре», — молча сказал мне Лука.

«Да, — сглотнув, ответила я так же молча, уже ничему не удивляясь. — Это очень важно».

«Я не скажу никому. Клянусь, Трис».

«Спасибо, малыш, — невесело улыбнулась я, ощущая, как колеблются натянувшиеся между нами нити силы. — Я верю тебе. Ты справишься».

Ни один из нас не произнес ни слова вслух, но мысленная речь лилась и лилась — плавная, настоящая, теплая. Мы откуда-то знали, что и как надо делать, чтобы услышать друг друга. Понимали, что это — правильно. Слышали чужие мысли и сознавали, что умеем уже давно, только прежде не признавались… никому, даже себе. Мы видели… да, и он тоже… видели, когда излишне пристально смотрели в чьи-то глаза. Когда чувствовали, как отчего-то пугаются этого встречные люди. Когда понимали, что с нами что-то не так, но не могли поверить, что причина этому — магия. Наша собственная внутренняя магия, про которую нам никто никогда не рассказывал.

Никто не заметил этого завязавшегося диалога, не понял, как тесно мы научились общаться. Буквально за несколько дней! Мы вдруг стали так близки, как никогда раньше, но в этот же самый момент отчетливо осознали, что это ненадолго. Что другой такой возможности больше не будет, и судьба вряд ли сведет нас снова вместе. Когда-то я помогла ему, теперь он немного поможет мне и… и все? Здесь, в Кроголине, наши пути все-таки разойдутся? Похоже на то. Но надо же, как все повернулось: Лука — маг. Да еще сильный, способный в будущем стать по-настоящему могучим. Если, конечно, научится ЭТИМ правильно управлять. Кто бы мог подумать? Выходит, не зря его ко мне потянуло? И меня к нему тоже — не зря? Выходит, что-то почувствовали? Оба? Ведь Беллри говорил, что на магов, даже необученных, сила моего риалла действует слабее, чем на обычных людей? Выходит, это правда, а мальчику все равно предстоит тесное общение с себе подобными? С такими же магами, как он сам? И это при том, что мы оба знаем, отчего он так этого не желает?

«Теперь ты уйдешь?» — снова спросил мальчик, с отчаянием глядя на меня из рук матери и удрученного отца.

«Да, малыш. Я должна».

«Ты когда-нибудь вернешься, Трис?»

«Не знаю. Я даже не знаю, что со мной будет завтра. А ты… тебе все равно нужно будет к магу. Теперь — обязательно, слышишь? Просто жизненно важно. Причем, к хорошему магу, к лучшему, что только есть. Ты понимаешь, малыш? Сделаешь это для меня?»

— Да, — забывшись, шепнул Лука вслух, и мне стало больно оттого, что его жизнь вдруг так резко поменялась.

Бедный малыш! Незавидная у него доля — быть тем, кем он никогда не хотел бы стать. И кто знает? Может, если бы не я, ничего бы не случилось? Его сила так же дремала бы, как раньше, и он никогда бы не узнал, что это такое — быть ИНЫМ? Другим, не таким, как все?

Не так это легко, как может показаться. Не так просто скрывать свою настоящую суть. А не скрывать от других — значит, непременно и очень скоро остаться одному. Или же терпеть компанию таких же отщепенцев, как ты сам, и четко сознавать, что это — уже навсегда. Этого не изменишь и от этого не избавишься. Это сродни проклятию, которого так боится заплаканная Зита. Сродни заразной болезни, когда от сомнительного больного стараются держаться подальше даже близкие. Это трудно и больно — стремительно вырастать из старых знаний, будто из сброшенной ребенком одежды. Но еще труднее — жить, сознавая, что видишь и понимаешь не так, как это делают другие, что можешь неизмеримо больше, знаешь во много раз лучше, умеешь и желаешь все изменить… но не можешь. Более того, не можешь, не смотря на все свои силы и знания, абсолютно НИ-ЧЕ-ГО, потому что мир не меняется быстро и резко. Потому что его не меняют в одночасье мудрые одиночки. А меняют как раз те, от кого ты когда-то произошел сам — рывками, потугами и громким пыхтением, совсем не так, как надо бы «по уму». Не так, как хотел бы ты. Но ты радуешься даже этому, потому что понимаешь: другого не дано, и твоя роль всегда останется только в этом — быть усталым пастухом для тех, кто никогда этого не оценит.

Я тяжко вздохнула и первой отвела глаза, боясь, что мои невеселые мысли придут к восьмилетнему мальчишке слишком рано. И слишком рано перевернут его жизнь с ног на голову, лишат бесшабашной юности точно так же, как лишили его беззаботного детства. Конечно, не вина Зиты, что все так получилось. Не вина Велиха, что он не смог этого остановить. Разумеется, не вина Леха, что вовремя не распознал. И уж конечно, не вина Брегола — за то, что придется потом оправдываться перед нанятым им вчера магом, а потом все равно когда-нибудь вести необычного внука к кому-то из них на обучение. Вопрос в другом: а не стало ли мое присутствие тем недобрым фактором, который и вызвал эту лавину?

Может, не зря я всю жизнь сторонюсь людей?

— Не вини себя, Трис, — вдруг шепнул проницательный Беллри. Оказывается, наблюдал за мной все это время и правильно распознал мое подавленное настроение. — Ты не виновата. Рано или поздно он осознал бы себя. Но ты помогла ему не сорваться, когда он был уже на грани. Позволила понять. Остановила, не дав шагнуть в пропасть.

— Да? — мрачно покосилась я. — Его-то, может, и остановила. А кто остановит меня?

Эльф непонимающе моргнул.

— Тебя? Зачем?

Я глубоко вздохнула и пристально взглянула в его красивое, полное недоумения лицо. Такое ровное, гладкое, поразительно гармоничное. Такое совершенное, что просто дух захватывает, но, одновременно, неуловимо напоминающее мне Рума… того настоящего, живого Рума, которого я недавно видела во сне — печального серокожего великана, в котором так трудно было признать прежнего болтливого ворчуна. А еще оно напоминало мое собственное лицо, мелькнувшее недавно в отражении, то самое, в котором, как мне тогда показалось, тоже есть эта странная, неповторимая мелодия жизни.

— Как это возможно? — беззвучно шепнула я, неверяще изучая смутно знакомые черты. — Как? И почему все это происходит со мной?

— Трис, что случилось? — совсем обеспокоился Беллри, видя, что я все больше хмурюсь. Заволновался, тревожно дернулся, словно собирался перехватить мою руку. Даже за помощью к брату обратился — так же молча, как всегда, но Шиалл понял сам и тоже оказался поблизости, пользуясь тем, что остальные на время отвлеклись. И теперь оба стояли передо мной, готовые то ли защищать, то ли спасать от неведомой опасности. Смотрели с одинаковым выражением на прекрасных лицах и беспокойно ждали ответа.

Однако тут было отчего хмуриться и мрачнеть с каждой минутой: их необычные глаза слишком долго не давали мне покоя. Поразительно крупные, чистые, прекрасные, но совершенно неправильные глаза, в которых порой так хотелось утонуть. И я бы, может, позволила себе эту вольность. Поддалась бы на их очарование, растаяла бы от чувства поразительного покоя, которое они умели дарить одним только мимолетным взглядом. Шагнула бы навстречу, забыв обо всем, если бы не излишняя резкость нашей первой встречи. И если бы не тот факт, что эти дивные глаза для меня, как и для маленького Луки, тоже были пронзительно синими.

Итак? Что же мы имеем на сегодняшний день?

В общем-то, несколько довольно противоречивых событий, в которых еще предстоит немало разобраться, многое осознать заново, а потом крепко подумать и решить, что же со всем этим делать.