— Только не говори, что при этом он сломал нос о твой кулак.

Линкольн смущенно порозовел.

— Знаю, это звучит глупо… вернее, не правдоподобно… да и нос его не был сломан. Просто кровь пошла. Понимаешь, я как раз поднял руку, чтобы оттолкнуть его, и он действительно наткнулся лицом на кулак. Я удивился куда больше, чем он. Удивился и расстроился. И попытался извиниться. Хотя, честно говоря, тут не было моей вины. Но тут братья при виде его окровавленной физиономии вскочили и набросились на меня.

Мелисса снова поморщилась.

— Тут нет ничего странного, если знать их хоть немного.

— Да, но я просто взбесился, потому что мне не дали ни малейшего шанса немедленно помириться с Дуги. Впрочем, что тут такого! Они всегда горой стояли друг за друга, особенно если обижали младших. Я даже восхищался этим качеством, пока оно не доходило до крайности. В этом случае так оно и было.

— Может, они посчитали это предательством?

— Я пришел к тому же выводу, хотя много лет спустя. Не знаю, как добрался в тот день до дома, вернее, ничего не помню. Но был избит так сильно, что мать снова обратила на меня внимание. Я даже позволил ей ухаживать за мной, ласкать и лелеять. Непонятная смесь чувств: радости, что она снова меня замечает, и гнева на то, что для этого нужно было прийти домой в синяках и ссадинах. И еще нетерпение. Я все еще надеялся выяснить отношения с Дуги. И нетерпение победило.

— Поэтому ты снова вызвал Дуги, не дав себе шанса сначала помириться с ним?

— Попытался. К несчастью, все его братья узнали, что случилось накануне, и снова насторожились. Я увидел Дуги, но не одного. Четверо его братьев стояли рядом, чтобы помешать мне приблизиться. В таких обстоятельствах извиняться трудно, но я все же попросил прощения. В ответ услышал фырканье, смешки и уверения в том, что я все вру. Не знаю, поверил ли им Дуги, но простить меня не захотел. После этого его братья всячески мешали мне увидеться с ним. И тут я вспылил, вышел из себя и объявил им войну.

— А ты не хотел, чтобы страсти немного улеглись, прежде чем снова попробовать?

— Думаешь, это что‑то изменило бы?

— Вполне возможно. Во всяком случае, это выход. Но может, ты просто до этого не додумался?

— Наверное. Вообще в тот момент я потерял способность мыслить здраво. И был в полном отчаянии. Сознавал только, что потерял лучшего друга из‑за какой‑то глупой шутки, и остальные Макферсоны не позволяли мне ничего исправить. Ярость на их бесцеремонное вмешательство разгоралась все сильнее. А мать только подливала масла в огонь, приказывая мне оставаться дома и не связываться с Макферсонами, чего я в то время просто не мог сделать. Я рвался объясниться с Дуги, а мне не давали.

— Следовательно, ты испытывал чувство вины за то, что ослушался матери, печалился по разорванной дружбе и бесился потому, что мои дядья не давали тебе поговорить с Дуги по душам. Да, слишком сильные эмоции для такого маленького ребенка.

Он исподлобья взглянул на нее.

— В твоих устах все так просто! Девушка потупилась:

— Нет, просто пытаюсь как‑то объяснить то, что с тобой происходило. Трудно представить, что все это может сделать с неокрепшей душой.

— Нет, я тебя не упрекаю, просто никогда не смотрел на это с такой упрощенной точки зрения. Но в то время у меня ничего не получилось бы, даже если бы захотел. Кроме того, у меня все тело ныло, и довольно сильно, поскольку после первой встречи у меня было сломано несколько ребер, а после следующей — еще парочка. Оглядываясь назад, я вижу, что боль затмила разум, но в то время ничего не понимал. Возможно, поэтому со стороны и казался безумцем. Но тогда у меня была цель, которой нужно было добиваться любой ценой: встретиться с Дуги, даже если для этого придется уложить его братьев.

Мелисса подалась вперед и коснулась его руки.

— Боль может странно действовать на человека. Терзать не только тело, но и ум.

— Ты, наверное, права, — улыбнулся он. — Честно говоря, после этого я мало что помню. Уверен, что постоянно добивался встречи с Дуги. Смутно припоминаю, как до крови сбивал кулаки о запертую дверь, по‑моему, мою собственную, и вылез в окно, добившись очередных переломов, поскольку руки так ослабели, что не держались за связанные вместе простыни. Я был в таком состоянии, что, наверное, мог бы высечь слезу из камня. Помню, что боль не оставляла меня ни днем, ни ночью, и ничто не могло прогнать ее. Я не мог ни спать, ни есть. Думаю, поэтому у меня все смешалось в голове.

— Но ты все же заснул?

— Да, но мне пришлось давать настойку опия, причем довольно долго. Лечил меня угрюмый старик доктор, единственный в тех местах, чьим девизом было: «Не можешь урезонить пациента, значит, не пытайся».

— И сколько это продолжалось?

— Понятия не имею, но, когда пришел в себя, оказалось, что я почти здоров.

— И мысли прояснились? — допрашивала Мелисса.

— Да, ровно настолько, чтобы узнать поразительные новости. Оказалось, что я лишился дома и отныне должен жить в Англии, у дяди Ричарда.

Мелисса со вздохом откинулась на сиденье. Сколько горечи в его голосе! И неудивительно. Трудно осознать, что подобное может случиться в столь юном возрасте! Она бы наверняка не вынесла.

— Возможно, все оказалось к лучшему. Надеюсь, ты устал от постоянных стычек с моими дядьями? Линкольн пожал плечами:

— Трудно сказать. У меня не было времени об этом задуматься. Едва я очнулся, мне объявили об отъезде. Очевидно, матери было легче отослать меня, чем справиться с моими горестями.

— Но что она могла сделать?

— Все уладить.

— Как? — возмутилась Мелисса. — Воображаешь, что она сумела бы договориться с Макферсонами?! Да во всей Шотландии не найдется людей упрямее! Мои милые дядюшки решили, что ты спятил или способен на безумные поступки, что почти одно и то же. Ты мог бы отныне вести себя как святой, но, раз посчитав тебя сумасшедшим, они никогда не изменили бы мнения и по этой причине не подпустили бы тебя к Дуги.

— Ты заступаешься за мою мать, потому что тоже женщина? Или в самом деле так считаешь? Мелисса досадливо всплеснула руками:

— Ни то ни другое. Я просто знаю своих дядьев. И снова говорю тебе: ты мог бы не покидать Шотландии, жить там до сих пор, в нескольких милях от них, они все равно охраняли бы Дуги от тебя. Единственным способом объясниться с ним было застать его одного. И если бы он даже простил тебя и захотел вернуть вашу дружбу, ничего бы не вышло. Они просто запретили бы вам встречаться, а потом передрались бы между собой. Поэтому я считаю, что, если ты не мог отказаться от своих намерений и забыть о Дуги, даже лучше, что ты вовремя уехал.

— Но мне даже не дали возможности самому принять решение! До сих пор не знаю, сдался бы я или нет. И никогда не узнаю, потому что меня там не было.

— И ты по‑прежнему таишь в душе обиду? Не на то, что мои дядья воздвигли стену между тобой и Дугалом, а на то, что ты так и не смог ее разрушить, потому что был вынужден уехать?

Он так кисло поморщился, что она рассмеялась. Но Линкольн, вместо того чтобы рассердиться, даже улыбнулся.

— Мне нравится, что ты не боишься спорить со мной, — заметил он.

— О, до чего я рада это слышать! — с преувеличенным облегчением воскликнула она и уже серьезнее добавила:

— Но тут не о чем спорить, хотя я и знаю теперь подробности. Вопросов и загадок сколько угодно, но то, что случилось давным‑давно, изменить нельзя. Было и прошло. Беда в другом. В том, что прошлое неожиданно вернулось и преследует тебя. Это и есть предмет для обсуждения.

— Ты права, — согласился он. — Потрясением явилось для меня известие о том, чья ты родственница. Но все это ничто по сравнению с тем, что я пережил, когда мне приказали и близко к тебе не подходить!

— И ты исполнил их желание, насколько мне известно? — предположила она. Линкольн кивнул:

— Только потому, что полагал, будто ты все знаешь и согласна с ними. Но когда Джастин нанес мне визит…

— Ах, вот почему он предложил мне навестить твоих женщин! — перебила Мелисса.

— Так он ничего тебе не сказал?

— Нет. Вероятно, поговорил с кем‑то из моих дядюшек, и те попросили его не лезть не в свое дело.

— Очевидно, — вздохнул Линкольн. — Не могу только понять, почему они взяли на себя труд разыскать меня и предупредить и не сделали ни малейшего усилия объяснить тебе, почему так поступили. Ты знаешь, по какой причине они забыли упомянуть тебе об этом?

— Легко предположить.

— В таком случае просвети меня, ибо если им безразличны твои переживания, неужели же не все равно, кто за тобой ухаживает?

— Ты чересчур пристрастно судишь о них. Для того чтобы ответить, по какой причине они не сочли нужным поделиться со мной, следует знать, что очень немногие парни отваживались ухаживать за мной дома. Мои дядюшки ухитрились отпугнуть всех, и молодые люди к тому же слышали легенду. Стоило моим дядьям косо взглянуть на них, как они тут же смазывали пятки. Но на этот раз Макферсоны, возможно, предпочли, чтобы я оставалась в неведении о том, что они сотворили.

— Неужели? — недоверчиво переспросил он. — Они допустили, чтобы ты думала обо мне самое худшее: что я попросту завлек тебя и бросил, вместо того чтобы объяснить, почему считают меня неподходящим женихом.

— Видишь ли, хотя я горячо их люблю, они меня побаиваются, поскольку знают, на что я способна в гневе.

— Утверждаешь, что не обязана им подчиняться?

— Ну, это слишком сильно сказано. Я готова их выслушать, и если посчитаю нужным, обязательно соглашусь. Но когда речь идет о моей жизни, решение остается за мной.

— А твой отец? Твои дяди убеждены, что, узнав обо всем, он передумает и запретит нам встречаться.

Мелисса поежилась. У нее еще не было времени поразмыслить, как отнесутся ко всему ее родители. Собственно говоря, у нее вообще не было времени на размышления, хотя инстинкт подсказывал ей, что он вовсе не безумен. Всего лишь жертва трагических обстоятельств, вышедших из‑под контроля. Но ее дяди могли быть довольно убедительными, когда боролись за общее дело. Разумеется, отец мог и не согласиться с ними, особенно если имел по этому поводу другое мнение. Но все же Линкольн должен привести достаточно веские доводы в свою пользу, чтобы Локлан стал его союзником.