высшему разумению. Поезжай. Я справлюсь.
Они составили длинный список покупок, словно готовясь к длительной осаде.
Когда Малер уехал, Анна немного посидела с Элиасом, а потом принялась за уборку. Она ходила из комнаты в комнату, перетрясая ковры, сметая дохлых мух с подоконников, орудуя пылесосом. Протирая кухонный стол, она заметила две детские бутылочки. Она убрала пылесос и направилась в детскую. Насыпав в бутылку глюкозы, Анна разбавила ее водой, завинтила соску и взболтала смесь. Затем она села на кровать и взглянула на сына.
Как все это было знакомо. До четырех лет Элиас засыпал, зажав в руке бутылочку с молоком. Он никогда не сосал ни пустышку, ни палец, а вот без молока не ложился.
Сколько раз Анна вот так садилась к нему перед сном и, поцеловав на ночь, протягивала ему бутылочку. С какой радостью наблюдала, как он тянет к ней свои ручонки и мирно засыпает, потягивая теплое молоко...
— Вот, попей, солнышко.
Малер считал, что с этим следует подождать, что Элиас пока сам не справится. И все же ей хотелось попробовать. Она поднесла соску к его губам, но они оставались неподвижны. Анна осторожно протолкнула соску мальчику в рот.
И вдруг... Сначала Анне показалось, что по ее животу ползет какое-то насекомое. Она опустила глаза. Пальцы Элиаса чуть шевелились. Медленно, еле-еле, но шевелились.
Подняв голову, она обнаружила, что Элиас обхватил соску губами и начал пить. Едва заметное движение пергаментных губ, чуть подрагивающее горло.
Бутылочка задрожала в ее руке, и Анна зажала рот свободной ладонью так крепко, что под губой появился солоноватый привкус крови.
Элиас пил. Сам.
У нее перехватило дыхание от нестерпимой боли в груди, но, когда первая волна горькой надежды улеглась, Анна протянула руку и погладила сына по щеке, не отнимая бутылочки от его губ. Она склонилась над ним:
— Мальчик мой... Какой же ты молодец!..
Р-Н КУНГСХОЛЬМЕН, 13.45
Давид стоял у школы и наблюдал, как двери распахнулись и во двор неудержимой волной хлынула толпа детей. Пять, десять, тридцать пестрых существ со школьными рюкзачками заскакали по ступенькам. Живые единицы, глина, из которой еще предстоит вылепить членов общества. Четыре сотни человечков, в обязательном порядке проводящих в этих стенах по шесть часов в день. Сырье.
Но если присмотреться поближе к любому из этих детишек, то перед нами предстанет маленький вершитель судеб. Каждый самый обычный ребенок с родителями, бабушками-дедушками, дальними родственниками и близкими друзьями является залогом благополучия всех этих людей. На своих хрупких плечах дети несут ответственность за сотни жизней. И до чего же хрупок их мир, управляемый взрослыми. До чего же все хрупко...
День прошел как в тумане. После разговора с врачом Давид зашел в пиццерию и выпил литр воды, затем прилег под дерево в парке и проспал в тени почти три часа. Проснувшись от лая собак, Давид только в очередной раз убедился, что мир окончательно повернулся к нему спиной. Люди вокруг устраивали пикники, на траве резвились дети — но как же он теперь был от всего этого далек!
Только мрачная грозовая туча, неумолимо надвигающаяся на город, вполне соответствовала его настроению. Под деревом по-прежнему была тень, и Давид прислонился к стволу, чтобы перечитать статью еще раз. В ушах шумело, воспаленные глаза слезились.
И опять что-то его задело в этой статье.
Еще не понимая толком, что он скажет и зачем вообще звонит, Давид достал мобильный и набрал номер редакции. Представившись, он попросил к телефону Густава Малера. В ответ ему сообщили, что Малер является внештатным корреспондентом и номер его редакция дать не может. Ему что-нибудь передать?
— Спасибо, я просто... хотел с ним пообщаться.
Да, да, ему обязательно передадут.
Давид доехал на метро до станции Кунгсхольмен. Пассажиры только и говорили, что о мертвецах и о том, как все это страшно. Один из этих пассажиров заметил Давида и умолк, видимо узнав его. Хорошо хоть не полез с соболезнованиями.
По дороге в школу Давид окончательно убедился в том, что нити, до сих пор связывавшие его с этим миром, оборвались. Он больше не чувствовал своего тела. Ему казалось, что от него остался лишь беспокойный взгляд да инстинкт самосохранения, который пока что заставлял его останавливаться на красный свет. Дойдя до школы, он прислонился к ограде, схватился за черную металлическую решетку и зажмурился.
Раздался звонок, и из школы повалили дети. Он открыл глаза, но при виде биологической массы, хлынувшей из дверей, пошатнулся и крепче вцепился в решетку.
Когда толпа схлынула и двор опустел, показался Магнус. Он с трудом открыл тяжелую дверь, навалившись на нее всем телом, и вышел на крыльцо, оглядываясь по сторонам. Почувствовав холод металла, Давид внезапно осознал, что все еще цепляется руками за прутья решетки. И что эти руки — его. Он стряхнул с себя оцепенение, вспомнив, что он — отец. Придя в себя, он пошел навстречу сыну.
— Ну, здоро?во!
Магнус надел рюкзак и уставился в землю.
— Пап?
— Что?
— А правда, что мама стала орком или чем-то вроде того?
Ага, все-таки в школе постарались. Давид так долго решал, с чего бы начать, как бы подготовить сына к этому разговору, а теперь все насмарку. Он взял Магнуса за руку, и они зашагали в сторону дома.
— Это тебе в школе такое сказали?
— Да, Робин говорит, что они все равно что орки — людей едят и все такое...
— А учителя что говорят?
— Ну, что это неправда. А еще... Пап?
— Что?
— А ты знаешь, кто такой Лазарь?
— Знаю. Давай-ка присядем...
Они сели на край тротуара. Магнус вытащил карточки с покемонами.
— Я целых пять штук выменял, хочешь посмотреть?
— Магнус, послушай меня...
Давид отобрал у сына карточки. Магнус покорно умолк.
Давид погладил сына по затылку — светлые, выгоревшие на солнце волосы. Такой он маленький, такой хрупкий...
— Во-первых, мама никакой не орк, она просто попала в аварию.
На этом его аргументы иссякли. Давид умолк, не зная, что еще сказать. Он перебирал в руке карточки с изображениями покемонов: Гример, Коффинг, Гастли, Тентакул — сплошные чудища.
Магнус ткнул пальцем в Гастли:
— Скажи, страшный?
— Ага. Магнус, знаешь... То, о чем вы говорили в школе... и правда приключилось с мамой. Но ей...
