— Это не Элиас.

Малер не ответил. Боль в груди росла, отдаваясь в плечах и шее. Он откинулся на спинку дивана, унимая разыгравшееся сердце. Лицо его исказила гримаса боли — сердце затрепыхалось, словно его сжали в кулаке, — и отпустило. Пульс пришел в норму. Анна ничего не заметила. Она продолжала:

— Его больше нет.

Малер выдавил из себя:

— Анна, я...

Анна упрямо кивнула, словно пытаясь убедить саму себя:

— Элиас мертв.

— Анна, я совершенно уверен, что это...

— Ты меня не понял. Я знаю, что это его тело. Но самого Элиаса больше нет.

Малер растерялся, не зная, что на это ответить. Боль постепенно отпускала. Он закрыл глаза, произнес:

— И... что же ты намереваешься делать?

— Заботиться о нем, естественно. Но Элиаса больше нет. Разве что в наших сердцах. Там и только там.

Малер кивнул:

— Да...

Он и сам толком не знал, с чем именно соглашался.

Большую часть ночи таксист развозил пациентов из Дандерюда по другим больницам и разглагольствовал о том, какие кругом дураки. Боятся мертвецов, будто это привидения или призраки какие, а дело-то не в этом. Все дело в бактериях.

Кинь, к примеру, дохлую собаку в колодец — и что будет? Если через три дня такой водицы хлебнуть, отравишься насмерть. Или взять хоть войну в Руанде — тысячи погибших — ужас и все такое, да только сама война — это полбеды. Вода — вот где зло. Покидали покойников в реки, вот все и перемерли — кто от жажды, а кто и потравился.

Мертвецы, они ведь чем страшны? Мертвец — переносчик бактерий.

Давид заметил под счетчиком коробку с бумажными носовыми платками для пассажиров. Он не знал, правду ли говорил таксист, но уже одно то, что он верил во всю эту чушь...

Когда таксист понес что-то про какие-то споры, найденные на комете с Марса, упавшей на Землю четыре года назад, Давид перестал слушать. Таксист оказался помешанным на всякого рода нездоровых сенсациях, а Давида совершенно не интересовали результаты засекреченных тестов.

А вдруг они решили произвести вскрытие? Или уже произвели?

Подъехав к Каролинскому институту, таксист попросил назвать точный адрес, и Давид ответил: отделение судебно-медицинской экспертизы.

Таксист подозрительно прищурился:

— Работаете там, что ль?..

— Нет.

— Слава богу.

— Почему?

Таксист покачал головой и продолжил доверительным тоном:

— Я вам так скажу — там те еще психи работают.

Когда Давид вылез из машины напротив безликого кирпичного здания, таксист многозначительно посмотрел на него и со словами: «Ну, удачи!» — покатил прочь.

Давид подошел к окошку регистрации и объяснил, зачем он здесь. Девушка в окошке понятия не имела, о чем речь, и долго обзванивала весь отдел, пока наконец не нашла нужного человека и не предложила Давиду присесть.

Вся обстановка приемной состояла из пары обшарпанных кресел. Эта казенщина так давила на психику, что Давид уже было решил выйти на улицу и подождать там, но тут за стеклянными дверями, ведущими в отделение, показался человек в халате.

Не отдавая себе в этом отчета, Давид сейчас ожидал увидеть какого-нибудь здоровенного мясника в окровавленном переднике, но вместо него ему навстречу вышла женщина — хрупкая, лет пятидесяти, короткие волосы с проседью, голубые глаза за стеклами внушительных очков. Никаких тебе пятен крови на белом халате. Она протянула Давиду руку:

— Здравствуйте. Элизабет Симонссон.

Давид ответил рукопожатием. Ладонь ее была жесткой и сухой.

— Давид. Я... Ева Зеттерберг — моя жена.

— Да, да, я знаю. Примите мои...

— Она здесь.

— Да.

Несмотря на всю свою решимость, Давиду стало не по себе — испытующий взгляд этой женщины пронизывал его насквозь, как рентгеновский луч. Он скрестил руки на груди, словно отгораживаясь от нее.

— Я бы хотел с ней повидаться.

— Сожалею. Я понимаю ваше желание, однако это невозможно.

— Почему?

— Потому что в настоящий момент мы все еще проводим... обследование.

Давид поморщился — небольшая заминка перед словом «обследование» не ускользнула от его внимания. Женщина собиралась что-то добавить, но Давид перебил ее, сжав кулаки:

— Вы не имеете права!

Женщина наклонила голову:

— О чем вы?

Давид махнул рукой на стеклянные двери, где, по-видимому, находилась лаборатория.

— Вы не можете производить вскрытие живого человека!

Женщина моргнула и вдруг повела себя совершенно неожиданно. Она расхохоталась. Ее маленькое личико на мгновение покрылось сеткой веселых морщинок, которые тут же исчезли. Она махнула рукой, произнесла: «Извините», поправила очки на носу и продолжила:

— Я понимаю, что вы обеспокоены, но, уверяю вас... для этого нет ни малейшего повода.

— И что же вы тогда с ней там делаете?

— Я уже говорила — мы проводим обследование.

— Но почему именно здесь?

— Видите ли... вот я, к примеру, токсиколог, выявляю чужеродные субстанции в телах умерших. Мы обследуем вашу жену на предмет — скажем так, посторонних веществ в организме. Чего-нибудь такого, чего там быть не должно. Точно так же, как мы поступаем в случаях подозрения на насильственную смерть.

— Но... вы же, наверное, при этом животы вспарываете?..

Женщина чуть поморщилась от такой формулировки, но ответила:

— Приходится. Такова процедура. Но в данном конкретном случае... мы располагаем оборудованием, не имеющим аналогов в других больницах. Оно позволяет нам добиться результатов, не прибегая к — хм — вспарыванию животов.

Давид сел в кресло, уронив лицо в ладони. Чужеродные субстанции, вещества... Он никак не мог понять, чего добиваются врачи. Но в одном он был уверен:

— Я хочу ее видеть.

— Если вас это утешит, — голос врача чуть смягчился, — в настоящий момент все ожившие изолированы. До тех пор, пока мы не разберемся, что к чему. Так что вы не одиноки.