Но у меня ничего не получалось. Все, что было после того, как мы с Девара по очереди прыгнули в пропасть, не имело логического объяснения. Если случившееся было всего лишь сном, то совершенно непонятна ярость Девара. Очевидно, я находился под воздействием какого-то наркотика: сначала дым костра, а потом — если я не ошибаюсь, это было на самом деле — он положил мне в рот сушеную лягушку. Разумеется, все дальнейшее было иллюзией, плодом моего воображения. И на самом деле я просто спал и видел сон.

Тогда почему Девара так разозлился? Глубина его гнева потрясла меня. Он бы разделался со мной, если б осмелился. И только страх перед полковником Бурвилем заставил его сохранить мне жизнь. В таком случае с какой стати он меня наказал за воображаемое преступление, о котором не мог знать? Если только не рассматривать такую вероятность, что он последовал за мной в мой сон. Может быть, мы каким-то непостижимым образом вошли в таинственный мир жителей равнин, где путешествовали вдвоем…

Эти не слишком логичные рассуждения привели меня к новому выводу. Сон был вовсе не моим. И не имел никакого отношения к реальности. Он оказался настолько фантастичным, что просто не мог родиться в моем мозгу, до определенной степени скованном условностями цивилизации. Мне не могла присниться Немезида в образе толстой старухи. Будь сон моим, речную переправу или каменный мост охранял бы двухголовый великан или древний рыцарь на коне, ведь именно о таких стражах рассказывалось в наших легендах.

Да и моя реакция на происходящее представлялась мне неправильной. Я испытал изумление, как будто прочитал сказку далекой страны и не понял ни смысла поступков героя, ни ее концовки. Я даже не знал, почему этот сон казался мне таким важным. Мне хотелось, чтобы он растаял без следа, как и положено всем нормальным видениям, а он не желал уходить.

Шли дни, я медленно выздоравливал, и мой сон постепенно превратился в одно из событий тех дней, что я провел с Девара, а затем мое путешествие по равнине и вовсе начало казаться нереальным. Мне даже трудно было расположить все, что тогда происходило, в хронологическом порядке. Я мог продемонстрировать сержанту Дюрилу умения, которые приобрел во время скитаний с кидона, но был не в силах вспомнить, как ими овладел. Они стали частью меня, как дыхание… Я не хотел брать кидона в свою жизнь, но одновременно стремился к этому. Он словно проник в мою кровь и навсегда остался со мной — так Девара обвинял моего отца в том, что он стрелял в него железом, и этот выстрел навсегда запятнал его душу.

Иногда я стоял перед своей коллекцией камней и смотрел на небольшой шершавый обломок, который доктор вытащил из моего тела, и спрашивал себя, что в моих воспоминаниях было настоящим. Камень и шрамы являлись единственным подтверждением того, что я ничего не выдумал. Порой я прикасался к круглому, лишенному волос пятну на голове, решив в конце концов, что, пока я находился без сознания, Девара ударил меня, а мозг перенес боль в мой сон.

Лишь однажды я попытался рассказать о своем путешествии над пропастью. Прошло примерно шесть недель после моего возвращения домой. Я быстро шел на поправку, хотя даже после того, как мое тело окончательно исцелилось, кое-где на руках и щеках еще оставались нелепые розовые пятна. Я уже вставал и завтракал вместе со всеми. Ярил, моя младшая сестра, часто видела очень яркие сны и за завтраком постоянно донимала нас длинными рассказами о фантастических событиях, в которых ей довелось поучаствовать. Однажды утром, когда она, как всегда, принялась живописать нам очередную захватывающую историю (на сей раз её спасла стая птиц, вырвав прямо из пасти кровожадной овцы), отец не выдержал и, лишив ее завтрака, отправил в гостиную.

— Женщина, которая не может сказать ничего умного, должна помалкивать! — сурово объявил он.

После завтрака я отправился в гостиную к Ярил, зная, что она — гораздо более впечатлительная, чем ее братья и старшая сестра, — будет долго плакать после выговора, на который мы с Элиси просто не обратим внимания. Я не ошибся. Ярил с опущенной головой и красными от слез глазами сидела на диване и делала вид, что вышивает. Когда я вошел, она даже не посмотрела на меня. Я сел рядом, протянул ей пышку, тайком прихваченную с общего стола, и тихонько проговорил:

— Знаешь, мне страшно интересно, что там было дальше. Ты мне расскажешь?

Ярил взяла пышку и благодарно взглянула на меня. Откусив кусочек, она севшим голосом ответила:

— Нет. Папа прав, это действительно глупо. Не стоит зря тратить ваше и мое время на дурацкие истории.

Я не мог сказать своей младшей сестре, что отец был не прав.

— Да, это, конечно, глупо, но многое из того, что доставляет нам удовольствие, далеко не всегда бывает образцом глубокомыслия. Думаю, отец считает, что за завтраком рассказывать подобные истории не стоит, вот и все. Но я с радостью тебя послушаю в другое время — вот, например, сейчас.

У моей младшей сестры были огромные глаза, серые, словно у угольного кота. Ярил очень серьезно посмотрела на меня и вздохнула:

— Ты такой добрый, Невар, но я понимаю, что ты меня жалеешь. Сомневаюсь, что тебе интересны мои сны, да и то, что я делаю или о чем думаю, днем. Просто ты хочешь меня утешить, после того как отец прогнал меня из-за стола.

Она была совершенно права насчет своих снов, но мне захотелось ее переубедить.

— По правде говоря, сны меня очень интересуют, потому что мне самому они редко снятся. Зато ты, похоже, видишь ужасно увлекательные вещи почти каждую ночь.

— Я слышала, что нам всем каждую ночь снятся сны, но только немногие люди в состоянии их запомнить.

— Если все забывают свои сны, как они могут доказать, что видели их? — улыбнувшись, возразил я. — Когда я опускаю голову на подушку и закрываю глаза, в голове у меня до самого утра царит тишина. А с тобой все иначе. Мне кажется, ты заполняешь свои ночи самыми разными приключениями и сказочными историями.

— Наверное, со мной во сне происходят самые разные увлекательные вещи, потому что в моей жизни так мало интересного, — отвернувшись от меня, ответила Ярил.

— Ну, не думаю, что у тебя такая уж скучная жизнь, малышка.

— Нет, не скучная. У меня ее попросту нет, — ответила она, и я уловил горечь в ее словах. Когда я удивленно на нее посмотрел, она всего лишь покачала головой и вдруг спросила: — Значит, тебе никогда не снились необычные сны, Невар? И ты никогда не просыпался с бьющимся сердцем и не задавался вопросом, что более реально — мир, где ты только что побывал, или тот, в котором живешь?

— Нет, — ответил я и неожиданно для себя добавил: — Только один раз.

Ярил посмотрела на меня своими кошачьими глазами.

— Правда? И что же тебе приснилось, Невар? — Она потянулась ко мне, словно все это имело для нее огромное значение.

Пока я раздумывал, как рассказать ей о своем сне, меня вдруг охватило диковинное ощущение. Шрам на голове словно обожгло пламенем, а тело скрутило в мучительном спазме. Я закрыл глаза и отвернулся, голова у меня кружилась, а жгучая боль буквально низвергла меня в тот сон со всеми его ослепительными, жуткими подробностями. Я снова вдыхал запах древесного стража и снова хватался окровавленными, изрезанными пальцами за клинок сабли. Отдышавшись, я попытался заговорить, но в первый момент не смог произнести ни звука.

— Ну, это был плохой сон, Ярил. Пожалуй, лучше я не стану тебе про него рассказывать.

Боль схлынула так же неожиданно, как и захлестнула, но мне все равно не сразу удалось заставить себя разжать кулаки и вытереть холодный пот со лба. Когда я снова повернулся к