Еду Вьясе принесла смуглая рабыня-шудра, которая чем-то провинилась на кухне и потому в наказание была отправлена к жуткому гостю – добровольно прислуживать мудрецу мог согласиться разве что безумец! Рабыня же слыла девушкой тихой и послушной (непонятно, как такая вообще могла провиниться?). Она безропотно взяла большое серебряное блюдо с жареным рисом, фруктами и сдобными лепешками, а также кувшин с молоком; и понесла все это добро в летнюю виллу посреди парка, где поселили урода – сына Сатьявати.

На стук никто не отозвался, и девушка, подождав минутку-другую, осмелилась войти без приглашения.

Вьяса сидел на низком ложе, поджав под себя босые ноги – на каждой было по шесть пальцев – и исподлобья смотрел на вошедшую служанку.

За спиной мудреца на стене висела вешалка из слоновьих бивней, а на вешалке болталась семиструнная вина, забытая кем-то.

– Я принесла вам поесть, господин, – девушка поставила перед Вьясой поднос с кувшином и почтительно припала к полу, держа сложенные ладони возле лба. Перед ней был дваждырожденный, и не просто дваждырожденный, а великий мудрец, к тому же сын самой царицы! На жуткую внешность мудреца девушка попросту не обратила внимания: во-первых, была подслеповатой с самого рождения, а во-вторых, считалась меж дворней бесчувственным идолом.

– Ладно уж, вставай, – ворчливо буркнул Вьяса, почесывая подмышки. – Хватит пол протирать! Налей- ка лучше молочка для Крошки…

Рабыня послушно поднялась и, наливая молоко из кувшина в грубую глиняную чашку, выданную ей мудрецом, робко поинтересовалась:

– Да простит мне великий подвижник мой глупый вопрос, но кто такая Крошка? Она здесь?

– Надеюсь, – усмехнулся великий подвижник. – Крошка, ты здесь?!

В ответ на призыв прямо из-под ложа, на котором сидел чернец, с сухим шелестом заструилась Крошка. Сейчас кобра спешила к своему любимому лакомству – и потому махнула хвостом на присутствие посторонних.

Зато Вьяса исподтишка наблюдал со злорадным любопытством: как поведет себя девушка?

Однако, если Черный Островитянин ждал визга и крика, то ожидания его не оправдались. Рабыня не бросилась прочь из комнаты, не застыла в столбняке – она только слегка вздрогнула и без лишней поспешности отодвинулась в сторону, чтобы не оказаться на пути у проголодавшейся змеи. А потом принялась смотреть, как Крошка поглощает молоко, быстро-быстро работая раздвоенным язычком.

Взгляд девушки излучал ласку, что было едва ли не удивительней внешности Островитянина.

– Ты ее не боишься? – Вьяса плохо сумел скрыть удивление.

– Не очень, господин. Мой отец был уличным заклинателем змей, у нас дома жили две кобры и пять бунгарусов, так что я успела привыкнуть. Потом отец умер, а мачеха продала меня сюда. Налить ей еще молока?

– Это хорошо, что ты… – задумчиво протянул Черный Островитянин. Кажется, он хотел добавить еще что-то, но запнулся и промолчал. – Иди. Пока ты свободна. И передай этим умникам: я пожелал, чтобы ты прислуживала мне постоянно.

Рабыня поклонилась и направилась к выходу. Уже у самых дверей ее догнал голос отшельника:

– Как тебя зовут, дочь заклинателя?

– Гопали, – потупясь, ответила рабыня и торопливо выскользнула за дверь.

Она всегда считала себя недостойной имени небесной красавицы, которым ее нарекли в детстве.

Узкобедрая, грудь что твои яблоки – где уж тут с апсарами равняться!..

Пока Крошка приканчивала молоко, Вьяса смотрел вслед скрывшейся за дверью рабыне, а потом обернулся к сытой кобре.

– Тебе нравится эта девушка, Крошка? – прошептал он.

Змея плавно повернула к нему треугольную голову и зашипела в ответ. Кажется, одобрительно. Хотя кто их, змей, поймет?