ставить в известность милицию.

Возражений не последовало.

Из недавнего прошлого

– Алиса, – сказала дочери Маргарита Николаевна Ганичева, – оденься поприличнее: мы едем на важную встречу.

– Угу, – буркнула Алиса. Это означало: «Оденусь во что захочу».

– Ты не хочешь узнать, с кем мы встречаемся?

– Не-а. – Это означало, что Алиса никогда не интересуется делами матери.

– Ну так я тебе скажу: с твоим отцом.

– Угу.

Что это означало в данном случае, Маргарита Николаевна понять не могла. Поэтому она, чуть повысив голос, уточнила:

– Неужели это тебе совершенно безразлично? Твой отец, которого ты никогда в жизни...

– Ты чего? – перебила ее Алиса, недвусмысленно покрутив пальцем у виска. – На фига мне отец? Что я, маленькая?

Маргарита Николаевна смерила дитя взглядом, для чего ей пришлось вскинуть глаза. Что правда, то правда, маленькой Алису не назовешь! Метр восемьдесят два, модельный рост, хоть сейчас на подиум. Вот только параметры фигуры далеки от стандартов манекенщиц... Девушка крупная, нескладная, неженственная. При общей мясистости тела, грудь – как два пупырышка. Зато задница широкая, но какая-то уплощенная, будто Алисе ниже талии прицепили овечий курдюк, если в ее случае уместно говорить о талии. Особенно раздражали Маргариту Николаевну в дочери широкие толстые руки, в области плеч расползающиеся, как бледные куски теста. Она читала в журнале мод, что такая особенность телосложения часто причиняет неприятности итальянкам... Ну да, само собой, отец у Алисы – мафиозный главарь сицилийского типа, в молодости походивший на тенора из миланской оперы: должно же в ней проявиться что-то итальянское! В общем, оставалось прийти к выводу: от такого красивого мужчины, как Андрей, у нее родилась на редкость некрасивая дочь.

Как-то Ганичева поделилась своим несчастьем с секретаршей, которая не раз видела Алису, и услышала любезное: «Что вы, Маргарита Николаевна, ваша дочь похожа на греческую статую!» Из любопытства Маргарита Николаевна пролистала альбом с фотографиями античной скульптуры из собрания Лувра и убедилась: так и есть, похожа. Ну и что из этого вытекает? Не то, что Алиса – красавица, а то, что, если бы ожили все эти мраморные Венеры и Афины, они показались бы нам уродинами. Не надо путать искусство и жизнь!

Характер Алисы беспокоил мать еще сильнее, чем внешность. Наверное, их отношения с самого начала испортились из-за того, что детство Алисы пришлось на время первоначального накопления капитала, когда госпожа Ганичева крутилась как белка в колесе. Ребенка растила бабушка, а после ее смерти – гувернантки. Алиса с матерью встречалась редко, а при попытках тесного общения, казалось, с трудом выносила ее присутствие. Дерзила, грубила, демонстративно молчала и отворачивалась, когда мать пыталась учить ее уму-разуму на примерах из собственной жизни, которые, с ее точки зрения, должны были пригодиться этому юному существу. Маргарита Николаевна не умела обращаться с дочерью, что рождало в ней педагогическую тревогу: девочка ей чужая! Она осыпала ее дорогущими подарками, но Алиса никогда не радовалась, а только делала надменное лицо, словно мать провинилась перед ней и неумело пытается искупить вину с помощью безделушек. Она хлестала ее ремнем, но Алиса никогда не плакала, а только глухо вскрикивала сквозь закушенные губы, а потом этими в кровь искусанными губами улыбалась и отчетливо выговаривала, что ненавидит мать и всегда будет ненавидеть, пусть она ее хоть совсем до смерти забьет. Андрея Маргарите Николаевне удержать не удалось, и его дочь, получается, тоже ей не принадлежала. Она тоже не хотела ее любить, как и Андрей!

Можно было бы подумать (и Маргарита Николаевна об этом подумывала), что дочь ревнует мать к отчиму: так часто происходит в бывших неполных семьях. Но, вопреки этим домыслам, у Алисы с Бутраковым отношения складывались лучше, чем с Маргаритой Николаевной. Это были отношения двух знакомых, которых ничто существенное не связывает, которые встречаются раз в месяц, не желая более частых встреч, и расстаются без сожаления, но вполне довольные друг другом. Которые никогда не очаровывались друг другом, и именно потому счастливо избегают разочарования. Наблюдая со стороны эту холодноватую безмятежность, Маргарита Николаевна едва не кусала ногти: а ведь и у нее могло быть так, если бы она была сдержаннее, не требовала от дочери соответствия своим представлениям об идеальном ребенке, принимала Алису такой, какая она есть. Конечно, отстраненная холодноватость мало подходит детско- родительской любви, но она все же лучше, чем непрерывные боевые действия.

Не в том ли, на самом деле, заключалась причина плохих отношений Ганичевой с Алисой, что в ее образе Маргарита Николаевна всегда искала Андрея, ненавидела Андрея, звала Андрея, наказывала Андрея, ждала Андрея, продолжала любить Андрея? Легко ли было ребенку вынести это материнское сведение счетов с человеком, о котором Алиса понятия не имела и за которого, по справедливости, не могла отвечать?

На всех детских фотографиях Алиса выглядела угрюмой, неулыбчивой, словно приемыш-сирота, которую из милости нарядили принцессой. Сейчас, когда она выросла, сросшиеся в прямую черную полосу брови (вопреки материнским рекомендациям, их не касался пинцет) придавали ее тяжеловесному лицу такое выражение, будто она видит всех людей насквозь. И то, что она в них видит, ей крайне не нравится. Так ли это, мать ни разу не спрашивала: боялась услышать, что угадала...

Алиса не была кокеткой: на переодевание она потратила не больше трех минут. Когда она предстала перед матерью в том облике, в котором должна явиться перед отцом, Маргариту Николаевну скривило. Чего-то в этом роде она и ожидала, но все-таки... Ладно, она давно оставила надежду приучить дочь к платьям и юбкам, путем проб и ошибок установив, что все женственные причиндалы идут Алисе, как танку кружевная фата; ладно, она смирилась с тем, что единственное, чем Алиса приводит в порядок свои тусклые черные волосы – черная повязка с белой полосой... Но зачем обязательно к черным джинсам надевать бесформенный балахон, украшенный рисунком скалящегося черепа в анархической эмблеме? А эти тупоносые шнурованные башмаки на рифленой подошве? А этот потертый рюкзак, куда можно свалить половину Алисиных вещей? С рюкзачных молний свисали украшения в виде шестеренок, и вот эти-то шестеренки резанули Маргариту Николаевну по самому сердцу.

– Ну как? – спросила Алиса с вызовом.

– Твой рюкзак выглядит как дешевка, – сдержанно ответила Маргарита Николаевна. – Почему бы тебе не захватить сумку, которую я тебе купила надень рождения? Она вместительная... и тоже черная...

– Почему? А потому, что она выглядит как дорогая вещь. Я тебе тысячу раз говорила, что не фиг одеваться дорого. Вот на тебе и этот пиджак, и эти сапоги, и эти швейцарские часики – каждая вещь кричит свою цену, будто с нее не сняли этикетку. А это неприлично, пойми же! Если хочешь знать, ты производишь впечатление нищей, которая ограбила бутик.

Маргарита Николаевна промолчала. Во-первых, это было еще не самое резкое высказывание, которое она слышала от Алисы. Во-вторых, ссориться перед встречей с Андреем было бы не самым умным решением: в трудную минуту она хотела получить в лице дочери сторонника, а не врага.

Так же молча они спустились в обнесенный забором, тщательно охраняемый двор и подошли к машине. Ввиду серьезности ситуации, к обычным своим телохранителям мужского пола Ганичева прибавила казашку Дильнару, чьи услуги обходились недешево даже ей. Самурай под маской гейши, Дильнара была тем опаснее, чем более хрупкой и утонченной выглядела. Атаки ее бывали смертоносны... когда возникала необходимость в чьей-то смерти.

– Ага, так ты Дилю берешь? – не удержалась от язвительного комментария Алиса. – Значит, крутой у меня папан... Ты что, боишься, что он меня у тебя отнимет и захочет сам воспитывать?

И на этот раз Маргарита Николаевна промолчала в ответ на Алисину реплику. Зато в машине начала инструктаж:

– Алиса, девочка, для нас сегодня очень важный день. Твой отец тоже претендует на эту землю в Подмосковье, которую мы с тобой хотим получить...

– Ты хочешь, – перебила Алиса.