назад:

– Ну тебя я так, до компании приплел, чтобы Меркулов не скучал. А чего тогда интересуешься, если и у самого пока что имеется порох в пороховницах, а?

– Считай, дань традиции отдаю... Ладно, Славка, давай к делу!

– Так я уже часа два как при деле, – сообщил Вячеслав Иванович. – Кое-что интересное тебе приволок, правда, бумажонки, пока ты там совещался, успел забросить Померанцеву. Речь идет о нашем скульпторе, любовнике Голубинской.

– Что, отыскался его бизнес? – заинтересовался Турецкий.

– Гораздо лучше: отыскались некоторые детали биографии пятилетней давности.

– И?

– Пять лет назад клиент получил условный срок за мошенничество.

– Что же это нам, по-твоему, дает? – пожал плечами Александр Борисович.

– Кое-что дает: его полюбовница по этому делу тоже едва не загремела под суд, но отвертелась, проходила исключительно как свидетельница! Именно благодаря показаниям ее и еще одного типа Шварц получил срок условно и небольшой, а на отсидку отправился его подельник. Суть пересказывать?

– Пока не надо, Слав, давай лучше запись послушаем – позавчерашнюю. Во вчерашней ничего интересного нет...

– Ты все-таки не утерпел, прокрутил без меня? – усмехнулся Грязнов-старший. – Ладно, прощаю, так и быть. Ну а что касается Шварца, его судимость, пусть и условная, дает по меньшей мере то, что с представителями криминального мира, пусть и не самыми-самыми, этот господин точно пересекался!

Александр Борисович немного помолчал, но все-таки менять своих планов не стал, решив поподробнее ознакомиться с делом позднее. И, махнув Вячеславу Ивановичу на стул, вставил кассету с записью, сделанной Галей Романовой, в маленький плеер.

«– Сева?.. Привет, Вагин беспокоит... Прими мои соболезнования, упокой, Господи, его душу, хоть и был он не нашей с тобой веры!..

– Здравствуй, Руслан. – Томилин говорил заметно холодно, сухо. – За соболезнование спасибо, насчет веры – так и я вроде бы не слишком хороший христианин. Чего ты хотел?

– Так вот сразу и хотел.

– Послушай, мне сейчас некогда, поэтому давай без этих твоих экивоков. Без дела ты вряд ли бы позвонил, особенно после вашего последнего разговора с Ренатом. Если тебя интересует, сказал ли я о нем в прокуратуре, – да, сказал. Или что-то еще?

– Вот так всегда. – В голосе Вагина звучало искреннее огорчение. – Я к тебе, можно сказать, с душой, а ты... Есть у меня разговор, Сева, но нетелефонный.

– Ты все еще о контрольном пакете акций Сибирской ГЭС хлопочешь?

– Я же сказал – нетелефонный разговор, встретимся – поговорим.

– Завтра у нас похороны, Руслан. У тебя что, горит?

– Нет, конечно, и насчет прокуратуры правильно сделал, что сказал, а как же? Только лично мне бояться нечего, дорогой Сева... совершенно нечего, поверь!

Томилин промолчал, и Вагин продолжил:

– А встретиться я с тобой хотел действительно по делу, ты же теперь вместо покойного остался? Не случись с ним такая беда, я бы сейчас с ним беседовал.

– Беда, как видишь, случилась... Если хочешь, звони послезавтра, возможно, сумею найти время. Извини, больше говорить не могу!»

Послышался щелчок – Томилин отключился, не попрощавшись.

Но прежде чем Вагин положил свою трубку, им произнесено было словечко, верующему христианину решительно не подобающее.

– Здорово завернул, не находишь? – Турецкий усмехнулся и остановил запись. – Спешит господин Вагин, торопится переговорить с Томилиным, пока тот под свежим впечатлением убийства Мансурова, то есть максимально напуган.

– Да, он действительно напуган, – кивнул Грязнов. – А что там со вторым разговором?

– Сейчас... – Александр Борисович дважды прокрутил пленку, прежде чем вновь в кабинете зазвучал голос Вагина – на этот раз совершенно лишенный вкрадчивых, подчеркнуто смиренных интонаций.

«– Это я, Григорий.

– Слышу, не глухой... Почему с галимого номера?

– Мобильный разрядился... Слушай, Таран, ты не зарывайся, а слушай!

– За мобилой следить надо... Ну что еще?

– Жми на тормоз, понял?

– Жмурика напугался?

– Не твое дело, Таран!

– Ты базар-то тоже фильтруй... Ладно-ладно, понял, не дурак... Покедова!»

– Все, – сказал Александр Борисович, – дальше все разговорчики к нашему делу касательства не имеют. Чего молчишь, Слава?

Вячеслав Иванович Грязнов слегка шевельнулся на своем стуле и поглядел на Александра Борисовича отсутствующим взором.

– Слава, проснись! – ухмыльнулся Турецкий. – Что с тобой?

– Да нет, ничего... – Грязнов-старший нахмурился. – Если не считать того, что голос этого Тарана мне кажется знакомым. Вроде бы я его слышал, к тому же совсем недавно.

– Давай вспоминай! – потребовал Турецкий.

Но как Вячеслав Иванович ни старался, так и не вспомнил, где именно мог слышать голос собеседника Вагина.

Регина Голубинская бросила последний взгляд в зеркало и, оставшись довольна увиденным, неторопливо направилась через вестибюль в сторону зала, на пороге которого ее уже поджидал с самым восторженным выражением лица здешний метрдотель.

Ресторан, в котором она назначила встречу своей давней и, можно сказать, единственной подруге, был небольшим, очень дорогим и рассчитанным на элитную публику.

– Все как вы просили, – почтительно согнувшись, негромко пролепетал мэтр, – вас уже ждут...

Регина, преднамеренно задержавшаяся на четверть часа, и не сомневалась в том, что маниакально точная Марина будет ожидать ее, и специально дала ей возможность полюбоваться собой, пока дойдет до своего любимого столика в дальнем углу. Подруги не виделись почти пять лет, за это время много воды утекло, многое переменилось. Только не Регинина красота, для которой время, казалось, и вовсе не существовало. Интересно, в какой мере сохранила свою прежнюю форму Марина?

Едва глянув на вскочившую ей навстречу подружку, Регина ощутила что-то вроде ликования: Марочка явно сдала! Это видно даже издали, невооруженным глазом. А ведь тогда, пять лет назад, даже она, Регина, иногда завидовала ей. Как же, фантастически удачный брак, потрясающая внешность... Спрашивается: куда делся белокурый ангел с юным овалом лица, пухлыми губками и нежным румянцем во всю щеку?

Женщина, поднявшаяся ей навстречу, ангела не напоминала ничем, кроме сохранившихся пышных волос, уложенных в нарочито небрежную прическу. Время и сытая жизнь сделали со сладкоежкой Мариной Нечаевой свое черное дело: от когда-то изящной фигурки не осталось и следа – так же как от юного овала лица. Взглянув на подругу, Регина невольно припомнила ее мамашу – толстую, всегда хмурую бабу с тяжелым подбородком, преподававшую в их с Мариной школе химию. Слава богу, не в том классе, в котором учились тогда обе девушки.

Подружились они где-то классе в пятом. И хотя после окончания школы судьба их развела – Регина подалась в модельный бизнес, еще будучи ученицей восьмого класса, а Марина по настоянию матери поступила в химико-технологический, – дружба от этого не слишком пострадала. Надо сказать, в основном благодаря Марине, отчаянно завидовавшей подружке, ее красивой жизни. Ей так хотелось стать участницей этой жизни хотя бы краешком, а Регина ничего против не имела: Марочка при всем желании не смогла бы с ней соперничать – ростиком не вышла. К тому же эта бессильная зависть приятно щекотала самолюбие