Через некоторое время была еще одна встреча, когда у нас произошло странное сближение, мы обнимались и целовались спьяну, она была нежной и тихой. Это было на корабле, куда мы поехали компанией – и Жигулин с какой-то пышной девицей, и высушенная селедка Зеленский, и мы – экс- супруги.

Корабль стоял в неглубоком заливчике, потом владелец или наниматель его и он же устроитель парти – некто Ред – вывел свою посудину в более обширную лужу, поставил ее там, посередине этой лужи, все мы напились и накурились. Зачем мы это делали, никто не знал.

Хорошо ли я себя чувствовал? Вначале не очень. На мое счастье, во всей компании не оказалось человека, который мог бы ухаживать за Еленой. Два педераста – Марк и Пауль – старая супружеская пара, испытывали к ней скорее братские чувства. Она, все в тех же джинсиках и широкой лиловой блузе расхаживала среди нас, рассказывала какие-то похабные анекдоты, обносила всех поочереди каким-то лекарством типа эфира, зажимала нам сама ноздри и заставляла вдыхать. От одних ее пальцев, прижимающих мой нос, я уже находился в обморочном состоянии. Вообще она была веселая девка, «своя в доску», душа нашей немногочисленной компании, немножко сутуловато и смешно расхаживала среди нас моя красавица, а я был счастлив, что нет среди нас мужика, что никто за ней у меня на глазах не ухаживает, готов был расцеловать человека неопределенного пола – Реда, и никак не реагирующего ни на женщин ни на мужчин его приятеля, который оказался специалистом по вождям революционных движений. Елена вначале не очень-то со мною и разговаривала, в середине же действа, когда я стоял на носу и смотрел в воду, она подошла и сказала:

– Этот корабль напоминает мне, помнишь, тот джазовый корабль, на котором мы путешествовали по Москве-реке, и мы еще тогда с тобой напились и подрались, и потом утром вылазили из каюты в окно.

Это было ее первое напоминание о нашем прошлом.

Дальнейшее происходило как бы в дымке и тумане. Немудрено, я налегал на алкоголь, и все время нюхал с ее помощью, впрочем, она обносила всех этим лекарством. И в конце, момент, когда мы обнимались с ней, не знаю, сколько он продолжался, ускользнул от меня, я так теперь досадую и злюсь на себя, пьяного. Не выпил этот момент по капельке, не расчувствовал, помню только, что было нежно и очень тихо. Кажется, я сидел, а она стояла, и я гладил ее маленькую грудку под блузкой. Потом судьба в виде Жигулина развела нас по разным машинам, мы возвращались отдельно, помню свою страшную тоску по этому поводу.

Ну, конечно, я ей позвонил после этого, стараясь что-то нащупать утерянное. Надеясь на встречу с ней, специально купил какие-то туфли, мечтал о гвоздике в петлице моего белого костюма. Она была занята, а скорее всего, опомнилась от слабости, и я тоже, попереживав, подумал, что это лучше, что я не должен ни на что надеяться, иначе жизнь моя, Эдички, опять станет адом, а так она – полуад.

Через некоторое время она позвонила, впрочем, я уже не помню, может, я позвонил, и такая ли была хронологическая последовательность наших встреч, в каком порядке я их перечисляю, или другая. Кажется, я позвонил, и оказалось, что она больна, лежит в мастерской одна, Жигулин был в это время в Монреале, и хочет есть. Я купил ей каких-то продуктов, не помню чего, взял книги, которые она не очень-то и просила, просто вид этих книг вызывал воспоминания, а я не хотел воспоминаний, потому я отнес ей книги, я пришел – дверь была открыта.

– Почему не закрываешь? – сказал я ей.

– А! – она только махнула рукой, села в постели, на ней была полосатая, обтягивающая ее туго трикотажная пижама, и я сделал ей бутерброд, она фыркала, осталась недовольна сортом хлеба, не тот хлеб купил. «Ребенок, ебущийся ребенок, резиновая девочка», – подумал я, глядя на нее.

Покушав, она стала хвалиться. Какой-то ее любовник предложил ей пять миллионов за то, что она уедет и будет жить с ним. «Ох, Настасья Филиповна, – думал я, – неисправимая ты эксцентричная особа!»

– Он был бедным, когда со мной познакомился, – продолжала Елена. – Я сказала ему, что нечего мне с ним, с бедным, разговаривать. Он уехал куда-то, а сейчас вернулся и предложил мне пять миллионов, он заработал их на кокаине.

Женщина, которой предлагали пять миллионов, лежала в своей нише, матрас лежал прямо на полу, холодильник был пуст и даже не включен, грязь и вечный полумрак наполняли мастерскую, и почему-то не нашлось никого, кроме меня, принести ей поесть. Наверное, так совпало.

– Я отказалась! – продолжала она хвалиться перед Эдичкой.

– Почему? – спросил Эдичка, – ведь ты же всегда хотела денег?

– А ну его, с ним нужно быть всегда на наркотиках, он сильный человек, а я нет, я не хочу превратиться через пару лет в старуху. Да еще его всегда могут посадить, имущество конфискуют. И я не хотела уезжать с ним из Нью-Йорка, он мне не нравится.

– Как Шурик на апельсинах и анаше, так он на кокаине заработал деньги, – думал я меланхолически. Поехал Шурик из Харькова в город Баку, купил там апельсины и анашу. Не кокаин, но наркотик. Прилетел в Москву, и продал все во много раз дороже. Деньги взял – в Харьков вернулся, и деньги принес Вике Кулигиной – бляди. Хорошая была баба. Старая уже сейчас, наверное. С талантом была. Стихи писала. Спилась.

Вот параллель. Елена – Вика. Она ведь не знает. Ведь Вику видел только я. Смешала весь мир. Шурики, Карлосы. Кокаин. Хаос все это, жизненный хаос…

Последний раз я от встречи с ней заработал жуткий психический припадок. Я сам виноват, она тут ни при чем, вела она себя нормально, ничем меня к припадку не побуждала.

Позвонила она мне утром и сказала, у нее всегда становится тоненьким и без того тонкий голосок, когда волнуется:

– Эд, ты хочешь пойти на мое шоу – это будет сегодня в три часа?

Я сказал: – Конечно, Лена, я буду очень рад!

– Запиши адрес, – сказала она, – между 26-й и 27-й улицами, на 7-й авеню, Фешен инститют технолоджи, сэкэнд флор, Эдиториал.

Я пришел. Я волновался. Специально купил новые духи, надел свой лучший, белый, костюм, черную рубашку с кружевами, крестик под горло подтянул. Автобус ехал жутко медленно, и я нервничал уже заранее, боясь опоздать.