Одним словом Франции устанавливается военно-полицейский режим, аналогичный режиму «черных полковников» в Греции, или тому, что существовал в Испании и Португалии.

Или, если подбирать французские аналоги, очень похожий на тот, что установили во Франции в свое время Петен и Лаваль. И неудивительно, что возобновляются попытки реабилитации деятелей Виши, начатые еще в начале пятидесятых. Утверждение, что для Франции капитулянтство Петена было «почти так же необходимо» как сопротивление де Голля (25,271), перекочевывает со страниц реакционных газет в учебники.

Многие из читателей наверняка одобрят подобную политику по отношению к «красным» и «розовым».

Только при этом надо иметь в виду – только за коммунистами и социалистами было более сорока процентов избирателей. А когда подобная масса народа исключается из политической жизни, даром это обществу, а тем более – власти, не проходит. Тем более в стране с богатыми революционными традициями.

Наконец, одной из опор Франко и Салазара была весьма сильная в Испании и Португалии католическая церковь. Во Франции же, с ее заметным процентом протестантов и сильными антиклерикальными настроениями, попытки опереться на нее не усилили, а скорее, слабили бы социальную базу режима.

Свою роль играет еще одно обстоятельство – в отличие от, например, диктатур в Греции или Турции, покорно следовавших в русле американской политики, Франция все еще ощущала себя великой мировой державой и, вне зависимости от политических убеждений, ее граждане и истэблишмент исходили именно из этого ощущения. Ведь – об этом упоминалось, подчиненное положение, статус «младшего партнера» в североатлантической коалиции, был одной из причин недовольства положением в Четвертой республике.

Это заставило бы военные власти делать какие-то широкие жесты, в основном для подтверждения того, что они чего-то да стоят (вроде памятного всем разворота Примакова над Атлантикой во время югославских событий 1999 года).

Война в Алжире продолжается, развиваясь по той же, практически, схеме, что уже описана в первом сценарии.

О внешней политике. Крайне правые, а в особенности – армейские, вообще с большим подозрением относились ко всяким международным объединениям, хоть в малейшей степени ограничивавшим суверенитет Франции. Естественно, что незамедлительно разорваны Римские соглашения 1954 года об образование Общего Рынка (даже сам де Голль одно время к этому склонялся).

Из европейской системы выпадает Франция – и фактически сходит на нет только начавшее становиться на ноги Европейское экономическое сообщества – будущий Европейский союз. Да и вообще вся европейская интеграция ставится под большой вопрос.

Конфликт с США и в меньшей степени – с Британией, усугубляется.

Тому есть свои причины.

В отличие, например, от ФРГ, где были сильны реваншистские тенденции, во Франции практически не было глубоких антисоветских настроений. Массы населения не очень понимали – с какой целью Франция должна превращать свою территорию в мишень для советских атомных ударов?

И правительство, лишенное опоры в легитимных демократических институтах, пытается отыскать ее, следуя настроениям по крайней мере части общества.

Под конец возможен был даже демонстративный разрыв с НАТО – почему бы и нет?

Наконец, последнее. Военные, как гласит мировой опыт, по большей части неважные экономисты и плохие администраторы – когда дело касается чисто гражданских сфер жизни. Поэтому экономическая и социальная ситуация могла бы только ухудшиться.

Больше того – положение в экономике очень быстро становится почти катастрофическим.

Вследствие всего этого, разногласия, подобные тем, что существовали в ликвидированном парламенте, захватывают уже и армейские круги.

А чем чреваты дрязги внутри правящего военного режима, думается, объяснять не надо. История дает тому немало примеров.

В конечном итоге из Алжира все равно приходится уходить – просто потому, что для либерального государства западного типа выиграть войну подобного рода абсолютно невозможно.

Похожую войну мог выиграть СССР – как это случилось в Прибалтике и Западной Украине.

Но у Франции нет возможности воевать, не считаясь с жертвами (как с той, так и с другой стороны), нет возможности массами выселять арабов в Гвиану или на Мадагаскар, нет идеи, которой можно было бы воодушевить сотни тысяч солдат сражаться не на жизнь а на смерть. Наконец – что, пожалуй, важнее всего – нет возможности предложить и политическое разрешение конфликта. Хотя бы такое, как социализм.

Максимум, чего могла добиться хунта – это поддержание вялотекущей войны по ливанскому или чеченскому образцу (и то на какое-то время). Но об окончательной победе речи нет.

Ситуация становится не просто тяжелой, а невыносимой. Перманентный кризис сменяет перманентная катастрофа.

Возможно, были бы еще перевороты, в ходе которых генералов сменили бы полковники, а более-менее респектабельных военачальников – откровенные бандиты в мундирах, подобные своим латиноамериканским коллегам.

Тем более были и кандидатуры: тот же Томазо – садист и погромщик, именем которого пугали детей в алжирских селениях.

Но все равно, с неизбежностью, этот режим все равно бы пал – как пали все военные диктатуры Европы. Случилось бы это в ходе массовых выступлений, которые бы отказалась подавлять полностью деморализованная армия, либо даже был бы свергнут мыслящей частью военных – как это случилось в «нашей» Португалии, в 1974 (так называемая «Революция гвоздик»).

И есть большая вероятность, что падение военного режима потрясло бы Европу до основания – может быть, потрясение это было куда сильнее, нежели при первом сценарии.

И движение по этим двум дорогам к одному обрыву, было остановлено только одним человеком, чей нос дал столько пищи для фантазии скудоумным карикатуристам всего мира.

…Еще в 1921 году, будучи скромным преподавателем истории в военном училище, Шарль де Голль однажды высказался так: «Историческая фатальность существует только для трусов… Счастливый случай и смелость изменяли ход событий. История учит не фатализму… Бывают часы, когда воля нескольких людей разбивает детерминизм и открывает новые пути. Если вы переживаете зло происходящего и опасаетесь худшего, то вам скажут: „Таковы законы истории. Этого требует эволюция“. И вам все научно докажут. Не соглашайтесь, господа, с такой ученой трусостью. Она представляет собой больше чем глупость, она является преступлением перед разумом».

И его собственная судьба – как военного, политика и человека – лучшая иллюстрация к данной мысли.

Приступая к завершающей главе этой книги, автор предвидит шквал возмущенных отзывов, которые на него обрушатся в связи с ней. Думается, что по количеству они смогут поспорить только с откликами на 20 и 21 главы.

Разумеется, с точки зрения сторонников исторического детерминизма «перестройка», и все что с ней связанно, были абсолютно неизбежны. Однако, автор, как кажется, уже достаточно убедительно показал на конкретных примерах, что подобная точка зрения, мягко говоря, весьма спорна. Он считает себя человеком с фантазией, но у него, тем не менее, не укладывается в голове, к примеру, товарищ Гришин, вводящий гласность, или Егор Кузьмич Лигачев, подписывающий Беловежские соглашения.

…К сожалению, несмотря на то, что это время отделено от нас меньше чем двумя десятками лет, происходившее тогда в верхах во многом остается неизвестным как широкой публике, так и историкам.

Многочисленные мемуары, появившиеся в последнее время, дают самые разные толкования и оценки событий, случившихся в Кремле и на Старой площади в середине восьмидесятых. И за многочисленностью источников и точек зрения, истина просто теряется; углубившись в них вполне можно за деревьями не увидеть леса. [62]

Заранее следует сказать – имеющие определенное хождение версии о перестройке, как о деянии