Харрис и Дэйв Бойл; он смотрел, как они махали ему руками, стоя на коленках на заднем сиденьи машины, пахнущей яблоками. А между ними, когда машина ехала по Ганнон-стрит, виднелся затылок Кейти, но Кейти так и не оглянулась назад, и только Просто Рей и Дэйв, как сумасшедшие, махали руками, скалились в улыбках, как дураки, а пистолет, зажатый в руке у Джимми, буквально жег его ладонь. Он вдыхал запах смазки и думал о том, чтобы сунуть ствол себе в рот.

Поминки вообще превратились в кошмар. Около восьми часов вечера заявилась Селеста и, при всех обзывая Джимми убийцей, набросилась на него с кулаками.

— У тебя есть хотя бы ее тело! — голосила она. — А что есть у меня? Где он, Джимми? Где?

Брис Рид и его сыновья оттащили ее от Джимми и силой увели из траурного зала, но Селеста не унималась и продолжала кричать изо всех сил:

— Убийца! Он убийца! Он убил моего мужа! Убийца!

Убийца…

Потом были похороны и поминальная служба у могилы. Джимми стоял рядом, когда они опускали в могильную яму его дитя и засыпали гроб глыбами земли и камнями, и Кейти исчезала, исчезала под землю, как будто она никогда и не жила на этом свете.

Тяжесть всего того, что ему пришлось испытать прошлым вечером, была настолько велика, что, казалось, навечно застыла в нем; в его глазах все время колыхался вверх-вниз, вверх-вниз гроб с телом Кейти. Будучи совсем без сил, он сунул пистолет обратно в ящик стола и плюхнулся на постель не в силах даже пошевелиться, словно его костный мозг перестал функционировать, а кровь превратилась в сплошной сгусток.

О, Господи, подумал он. Я никогда не чувствовал такой усталости, такой тоски, такой ненужности и такого одиночества. Я измотан и опустошен ошибками, которые совершил, своей злобой, чувством горечи от всего, безысходной тоской. Как отмыться от своих грехов? О, Господи, оставь меня и позволь мне умереть, чтобы я впредь не совершал неправильных поступков, не чувствовал бы усталости, не страдал бы больше от бремени собственной натуры и от горестей, которые приносит любовь. Избавь меня от всего этого, потому что я слишком устал, чтобы сделать это самому и обойтись без твоей помощи.

Аннабет пыталась понять, в чем он винит себя, понять ужас, вселившийся в него, но так и не смогла. Ведь это не она нажимала на курок пистолета.

И вот теперь он проспал до одиннадцати утра. Проспал двенадцать часов подряд, проспал мертвым сном, не услышав даже, как проснулась и встала Аннабет.

Он прочел где-то, что признаком глубокой депрессии является постоянное чувство усталости, постоянная сонливость, но сейчас стоило ему сесть на кровати и прислушаться к грохоту барабанов, перемежающемуся с почти мелодичным гудением медных инструментов, как он почувствовал себя свежим и бодрым. Он ощутил себя таким, каким был в двадцать лет. Он радовался необъятности мира, чувствовал такую необычайную бодрость, словно сон ему уже никогда не потребуется.

Так это парад, сообразил он. Звуки барабанов и горнов возвещали репетицию оркестра, который готовился в полдень пройти маршем по Бакингем-авеню. Он встал, подошел к окну и отдернул занавески. Он понял, почему услышал хлопанье дверцы машины, но не услышал шума мотора: Бакингем-авеню была перекрыта от района «Квартир» до самого Римского пруда. На протяжении тридцати шести кварталов. Он высунулся в окно и посмотрел вдоль улицы. Перед ним лежала чистая полоса сине-серого асфальта, освещаемая ярким солнцем. Джимми не мог припомнить другого случая, когда бы улица сверкала такой ослепительной чистотой. Голубые барьерные стойки перекрывали выезды из боковых улиц, пересекая их от одного поребрика до другого на всем протяжении авеню, насколько мог видеть Джимми.

Люди понемногу начали выходить из домов и собираться кучками на тротуарах. Джимми наблюдал, как они ставили рядом с собой сумки-холодильники, переносные радиоприемники, корзины для пикника. Он помахал рукой Дэну и Морин Гаден, когда они вытащили шезлонги и разложили их перед радиатором своей машины. Они помахали ему в ответ, и он слегка расчувствовался, заметив участливую озабоченность на их лицах. Морин сложила ладони рупором и что-то закричала, обращаясь к нему. Джимми, открыв окно, перегнулся через проем; на него брызнули лучи утреннего солнца, его обдул легкий ветерок, поднявший остатки летней пыли, осевшей на оконных стеклах.

— В чем дело, Морин?

— Послушай, как ты? — закричала Морин. — Ты в порядке?

— Да, все нормально, — ответил Джимми и удивился тому, что действительно чувствует себя нормально. Кейти все еще пребывала внутри него, как второе бьющееся злое сердце, которое, в чем он был абсолютно уверен, уже никогда не перестанет биться. В отношении этого у него не было никаких иллюзий. Печаль будет с ним всегда, будет представлять собой как бы часть его тела, причем более важную, чем рука или нога. Но во время своего долгого сна он каким-то непонятным образом уже сумел сжиться с этим, хотя и в самой малой степени. Вот она, часть его существа, а он сможет сосуществовать с ней, придерживаясь определенных правил. И вот, даже в таких обстоятельствах, он чувствует себя намного лучше, чем ожидал.

— Я… все в порядке, — прокричал он Морин и Дэну. — Так мне, по крайней мере, кажется. Понимаете?

Морин кивнула, а Дэн спросил:

— Может, тебе что-нибудь нужно, Джим?

— Не стесняйся, мы можем помочь тебе в любом деле, — уточнила Морин.

Джимми охватила гордость; одновременно с ней на него внезапно нахлынуло какое-то всеобъемлющее чувство любви к этой паре и не только к ней, а ко всему, что расположено по соседству.

— Нет, я в порядке. Так что, спасибо. Большое спасибо. Ваша поддержка много значит для меня сейчас.

— Спускайся вниз, — прокричала Морин.

— Да, скоро спущусь, — ответил Джимми, хотя до того, как эти слова слетели с его губ, он не знал, пойдет ли на улицу. — Встретимся внизу, немного погодя.

— Мы займем тебе место.

Они снова помахали ему руками, Джимми помахал им в ответ и отошел от окна. Грудь его все еще распирало от гордости и любви. Это были люди его круга. Это было место, где он жил. Его дом. Они займут место для него. Они, конечно же, займут место для Джимми из «Квартир».

Да… именно так и называли его повзрослевшие мальчишки в те самые прежние дни, перед тем как он отбыл на Олений остров. Они водили его в свои клубы по интересам на Принс-стрит в Норт-Энде и, представляя его друзьям, говорили:

— Привет, Карло, это мой друг, тот самый, о котором я тебе говорил. Джимми, Джимми из «Квартир».

И Карло, или Джино, или кто-то другой, чья фамилия начиналась на «О'» приближался к нему со словами:

— Без трепа? Тот самый Джимми из «Квартир»? Рад познакомиться, Джимми. Я уже давно торчу от твоих дел.

А затем начинались шуточки на тему его юного возраста.

— Это верно, что ты свой первый сейф расколол ковровой иглой?

Но в их словах Джимми чувствовал уважение, если не сказать благоговение — вот как действовало на парней его присутствие.

Да… он был Джимми из «Квартир». В семнадцать лет он был уже предводителем своей первой шайки. В семнадцать лет — вы можете этому поверить? Он был серьезным парнем. Таким, с которым лучше не шутить. Он был человеком, у которого язык за зубами, а план действий в голове. Кроме того, он знал, как, когда и к кому проявлять уважение. Человек, друзья которого всегда были при деньгах.

Он был тогда Джимми из «Квартир» и сейчас он тоже был тем же Джимми из «Квартир», и все эти люди, которые стояли вдоль улицы, дожидаясь парадного шествия, — все они любили его. Они переживали за него, стараясь изо всех сил взять на себя хотя бы малую толику его печали. А что он мог дать им взамен? Интересно, что, в действительности, он мог дать им взамен за их любовь?

После того, как федералы, действующие в соответствии с Законом о борьбе с коррупцией и рекетом,