Эвенита также взяла на себя труд в отсутствие Глиссельранд приготовить обед для Фелтерина и Лало. Когда девушка подавала на стол, трагик еще раз поздравил себя с тем, что они с Глиссельранд согласились взять ее в труппу.

Многие, очень многие юноши и девушки просились к ним в труппу за эти годы. Были среди них и менее красивые, чем Эвенита, и такие же красивые, и даже покрасивее ее. И очень многие хотели поступить в труппу по тем же причинам, что и она: стремились расстаться с невыносимой жизнью и надеялись обрести славу. Но большинство было отвергнуто. Молодым людям хватало амбиций, но в них не было дара, который делает человека актером. А идти работать в театр из одних амбиций так же глупо, как вступать брак по той же причине.

Но история Эвениты оказалась такой жалостной, и жизнь ее была так хрупка, что Фелтерин и Глиссельранд сдались, приняли ее в труппу и благополучно увезли девушку из родного городка, надеясь, что как-нибудь сумеют ее пристроить. Эвенита отплатила им за доброту добросовестным трудом и неожиданным проблеском таланта. Теперь она сделалась одним из малых алмазов в их скромном венце. Ее темные волосы и теплые карие глаза, круглое личико и полные губы резко контрастировали с аристократическими чертами и золотисто-каштановыми кудрями Глиссельранд. К тому же Эвенита превосходно готовила. Моллюски со специями, которые она подала сегодня, служили лучшим тому подтверждением.

Лало забрасывал Фелтерина язвительными вопросами и замечаниями (с большей частью замечаний актер согласился). Наконец он убрал свой альбом и попрощался. Фелтерин подумал о постели, ожидавшей его наверху, потом вспомнил про деталь декораций, про которую он забыл сказать Лало — дверь должна быть настоящей, открываться и закрываться! — и побежал догонять художника. К тому времени, как он нашел Лало в «Распутном Единороге», уладил дело и вернулся обратно, пришло время накладывать грим.

И словно всех тревог этого дня оказалось мало, Глиссельранд задерживалась! Фелтерин продолжал гримироваться и одеваться, но когда начало смеркаться, встревожился. Актер готов уже был отменить спектакль и послать людей на ее розыски, когда дверь отворилась, и его ведущая актриса вбежала в комнату и кинулась к шифоньеру.

— Дорогой мой, ты себе просто представить не можешь, какой это был удивительный день! — весело сказала она, ныряя в платье.

— Догадываюсь, — ответил Фелтерин, нанося румяна тонкой кисточкой из верблюжьего волоса.

— Знаешь, — возбужденно продолжала Глиссельранд, — мне все говорили, чтобы я держалась подальше от того убогого домика на берегу Белой Лошади, но что-то внутри меня, какое-то чутье, говорило мне, что человек, который выращивает такие дивные цветы — ты ведь их видел, эти черные розы? — должен быть очень приятным человеком! Ну так вот, я зашла в три дома. У хозяев явно денег куры не клюют, но вкуса — никакого. Мне никто не дал ни гроша. И тогда я решила послушаться своего чутья!

Фелтерин прекратил накладывать грим. Его кисточка зависла в воздухе. Он-то прекрасно знал, кто живет в домике на берегу Белой Лошади! Волосы у него на затылке начали вставать дыбом.

— Ну, естественно, — продолжала Глиссельранд, — я была не настолько глупа, чтобы попытаться одолеть охранные заклятия на железных воротах. Охранные заклятия ведь просто так не ставят! Вместо этого я подошла понюхать розы. Пахнут они изумительно! Этого оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание хозяйки дома, не создавая у нее впечатления, что я собираюсь нарушить ее уединение. Когда она увидела, что я не ухожу, но и не пытаюсь сорвать цветок, это возбудило ее любопытство, и она вышла на крыльцо. Я помахала ей рукой, похвалила розы и спросила, не знает ли она, где можно купить черенки. Она улыбнулась — чуточку презрительно, но я не позволила себе обидеться.

Я сказала, что эти розы напоминают мне те бумажные цветы, которые мы делаем к спектаклю «Дочь Рокалли», и таким образом дала ей понять, что я актриса. Дорогой, ты не поможешь мне застегнуть корсет? Так вот, ворота распахнулись и она пригласила меня выпить чаю! Неплохо все-таки быть актером, верно, Фелтерин? Тебя почти везде принимают с радостью. Должно быть, людям приятно общаться со знаменитостью. Ну, если, конечно, не считать того случая в Софрельдо, когда весь город объявил бойкот барону с баронессой за то, что они пригласили на завтрак — подумать только! — простую актрису! Но, в конце концов, Софрельдо — пограничный городишко. Но к делу! Ты и представить себе не можешь, как я рада была побывать у нее в доме! Фелтерин, у меня было такое чувство, словно я вернулась домой! Какое буйство красок! Шелк, атлас, бархат — и все это расстелено так весело и небрежно! Я показала ей свое вязанье — по-моему, ей очень понравилось. И подарила ей пакетик своего ячменного сахара — знаешь, из тех, что я дарю людям, которые жертвуют на театр больше обычного. Бедняжка кажется такой робкой! Похоже, у нее очень мало подруг. Она сказочно прекрасна, а это обычно заставляет женщин ревновать, знаешь ли. Я от этого сама немало настрадалась. Ну вот, похоже, я готова!

Фелтерин судорожно сглотнул.

— И что, она внесла пожертвование? — спросил он, отворяя дверь гримерной и вознося про себя молитву неведомому божеству, которое позволило его супруге вернуться целой и невредимой.

— Н-нет… — растерянно ответила Глиссельранд, что обычно было ей совершенно несвойственно. — Она сказала, что сейчас у нее в доме нет ничего подходящего. И.., знаешь, я надеюсь, ты не слишком рассердишься на меня, ягненочек, но я.., я обещала, что оставлю для нее местечко в первом ряду, рядом с Лемпчином, чтобы она могла бесплатно посмотреть представление. Ее зовут Ишад. Я уверена, что, когда ее финансовые дела пойдут на лад, мы будем видеть ее на каждом представлении.

Можно подумать, неприятностей прошлой недели было недостаточно! На следующее утро после того, как Глиссельранд пригласила Ишад бесплатно посетить спектакль, Лемпчин приволок домой собаку! Шелудивую сучку с нехорошим блеском в глазах, окруженную чем-то вроде сияющего нимба. Именно это и помешало Фелтерину сказать «нет», когда парень изложил обычную историю насчет того, что вот, мол, собачка увязалась — а можно, он возьмет ее себе?

— Ты бы ее хоть каким-нибудь трюкам выучил! — вздохнул ведущий актер. — И назови ее Благотворительностью.

— Мастер Фелтерин! — рассудительно возразил Лемпчин. На его пухлой физиономии отразилась озабоченность. — Ну нельзя же звать собаку: «Эй, Благотворительность!» Все смеяться будут.

А потом, это имя просто не приживется!

— Вообще-то ты прав, — ответил Фелтерин. — Но когда я был маленьким — еще до того, как я сделался актером, — у меня была собака, которую звали Благотворительностью. Так мы ее кликали просто «Бенни». Уж эта кличка точно приживется, не правда ли?

— О да, господин Фелтерин! Конечно! Спасибо большое! — вскричал Лемпчин.