из этого ада!»
А полеты? Он делал это, потому что не желал разочаровывать Дилана.
Черная пантера, Люк Кейдж, Астромен. Как же. Можно подумать, Гованус нуждался в черном супергерое.
Доза читал в комиксах между строк — Дилан никогда этого не умел, — поэтому знал, что оба они всего лишь довесок к общей картине и никаких шансов у них нет.
С половиной парней, которых они пытались проучить с помощью кольца — любителей отнять деньги у белого, — Доза был знаком.
Барри и Дилан — они оба застряли в романтике Дин-стрит. Доза смотрел на свой квартал как на маленький остров в городском море — взглядом летающего человека. Он знал, что такое Невинс и Хойт и куда они ведут. Никто, за исключением, быть может, Мариллы, не догадывался о том, сколько раз Доза защищал свой квартал от молодчиков из Уикофф-Гарденс и Гованус Хаузис, от дружков Роберта Вулфолка и им подобных. О том, что он оберегал детей Дин-стрит, в том числе Альберто и Лонни, даже гордеца Генри, следил, чтобы их не избили, не отобрали у них скейтборд или велосипед. О том, что спасал дома из бурого песчаника на Берген и Третьей от нападения разбойных банд — те следили за восстановительными работами новых жильцов, чтобы подгадать удобный момент и наведаться к ним в их отсутствие. Продавая этим парням травку, Доза отговаривал их от подобных действий. «Какого черта вы там найдете? Думаете, белые хранят дома бабки? Да они же все хиппи! Скоро вообще уберутся отсюда».
Может, новым жильцам так и следовало сделать — убраться подальше. Здесь ведь был не Парк Слоуп.
И почему Доза с таким рвением за них заступался?
Многие из поселившихся в этих домах белых — не Эбдусы, конечно, а Изабелла Вендль, Дэвид Апфилд, Роты — вообще избегали встречаться глазами с ним или с Младшим, как будто они заняли на улице чужое место. Усатый Апфилд в своей бейсболке «Ред Сокс», каждый день выходя во двор убирать мусор, метал испепеляющие взгляды в сторону пуэрториканцев перед магазином Рамиреза, словно мог заставить их таким образом не бросать в его клумбы бутылочные крышки и упаковки из-под чипсов.
Быть может, все беды Дозы были вызваны переездом из Филадельфии. Вынужденным отказом от формы бойскаута и футбольной экипировки. Ему пришлось забыть о прошлом и все начать сначала.
Младший мог целыми днями просиживать дома и любоваться на свои «Золотые диски». А ты, ты заставлял себя выходить на улицу и шагать по серым тротуарам прочь с Дин-стрит.
Иногда он с самого утра отправлялся на Монтегю, проходил сквозь толпу школьников из Хайте, спешивших на первый урок в Сент-Энн и «Пэкер», и сворачивал в сторону моста, чтобы в одиночестве покурить травки. Вдали от учителей и школьных охранников, Дилана, Артура, Роберта. Вдали от звонков на урок, команды «Флэмбойен», «Свирепых убийц» из Ред-Хук, которые хотели, чтобы он присоединился к ним, «Томагавков» из Атлантик Терминале. Все уходило, рассеивалось, как дым в воздухе. Он сидел у подножия Бруклинского моста на городской свалке, глядя на проржавевшие крылья полицейских автомобилей, разбитые счетчики такси, скелеты других машин, с торчащими в зажигании ключами, словно эти развалюхи еще надеялись встать в строй. Уходило все. Младший. Старший. Мингус.
В каком-то смысле Старший был таким же, как Доза. И, несмотря на свою фанатичность, замечал все вокруг.
Несколько раз Доза следил за Старшим, когда тот отправлялся на встречу с офицером, наблюдающим за досрочно освобожденными. И тайно провожал его до книжного магазина на Ливингстон-стрит, где Старший подолгу изучал картинки из порножурналов, лежавших на полке между гороскопами и сборниками тестов для государственных служащих. Свои вылазки в этот книжный Старший прекратил лишь после того, как старый еврей велел ему или что-нибудь купить, или проваливать.
Однажды Старший ущипнул Дозу за руку, столкнувшись с ним в прихожей, и сказал:
— Иногда мне кажется, ты ходишь за мной по пятам, сынок. Надеюсь, ты хоть что-нибудь наматываешь себе на ус.
Из того дня, когда произошло убийство, Доза помнил лишь собственное чувство безграничного стыда и страстное желание, чтобы белый парень ничего этого не видел.
Если он возвращался мыслями к тому моменту, то жалел лишь об одном: что не разделался со Старшим под покровом ночи, наслав на него стаю шлюх, или не всадил в его вампирское сердце серебряную пулю.
Не стоил старик того, чтобы стрелять в него. Если бы у Дозы был скальпель, он просто отрезал бы Старшего от Младшего. Но в тот день им завладело желание защитить отца. Вот как нужно было объяснить это копам.
Споффорд.
Барри не было ни в момент предъявления Дозе обвинения, ни на слушании дела в суде. Он сбежал, уехал вместе с гробом Старшего в Северную Каролину, оставив Дин-стрит, свою комнату с залитым кровью полом и осевшим на диванных подушках кокаиновым порошком. Никто не хлопотал об освобождении Дозы, не собирался вносить за него залог. А как же Артур Ломб? Ему ведь предстояло развивать их бизнес. С кем? С перепуганной матерью?
Никто не знал, что Дозе уже исполнилось восемнадцать. Сначала его отвезли в Бронкс и поместили в «Споффорд Джувенайл» вместе с тринадцатилетними распространителями героина, четырнадцатилетними трансвеститами и несовершеннолетними растлителями малолетних. Сидела здесь и парочка убийц, которые еще не достигли половой зрелости. Оба лишили жизни таких же детей, какими были сами. А Доза уже брился и, кроме того, застрелил взрослого человека. Мальчишки приняли его как главного. Через десять дней из Филадельфии прислали копию его свидетельства о рождении, и ошибку тут же исправили. Дозу перевезли в тюрьму на острове Райкер.
Но если время от времени он и вспоминает об августе восемьдесят первого, то думает только о Споффорде: о двенадцатилетнем соседе по койке из Бед-Стай, который слышал голоса и постоянно твердил: «У меня в башке Баггз Банни». Этот мальчишка похитил третьеклассницу со двора школы № 38, отвез ее на конечную остановку Лонг-Айленд Рейл-роуд, разделся, снял одежду с жертвы и заставил ее есть его фекалии, а теперь сходил с ума от тоски по маме. Никто не издевался над ним, имитируя болтовню Баггза Банни, — голоса являлись ему, быть может, по безмолвной просьбе тех, кто его окружал.
Райкер.
Доза уже не помнит, каково было его первое впечатление в этом месте. Подчинение себе острова Райкер — вот одно из главных достижений его жизни. Он заставил себя не подавать виду, что ему страшно. Здание номер шесть. Его обитатели объяты тревогой, вызванной появлением нового арестанта. Доза всегда и везде — человек с большим опытом.
Нет ничего ужаснее напуганных убийц, пытающихся доказать, будто они жесткие и непоколебимые. Если ты знаешь, что такое здание номер шесть на Райкере, непременно попросишься в любую тюрьму на севере. Люди на севере более уверены в себе и спокойны — большинство уже знает, сколько им предстоит отсидеть, и воспринимает это как нечто неминуемое, психов же, которых только-только сцапали, гораздо меньше. Здание номер шесть переполнено парнями с улицы, намеренно ожесточившимися перед тем ужасом, с которым, как они думают, им предстоит столкнуться. Поэтому Райкер гораздо страшнее любой тюрьмы в северных районах. Лучше с самого начала притвориться крайне жестоким и бывалым, еще когда только входишь в ворота. Так все и делают — приходя в неохраняемую столовую, разыгрывают перед окружающими свирепость. Пузырь — застекленный пост тюремщиков — далеко от пищеблока, поэтому здесь идеальное место для подобных демонстраций.
Молодые гораздо более опасны, чем люди зрелые.
Страх растягивает ожидание суда на целую вечность. Каждый, кто попадает в здание номер шесть, заявляет, что на этот раз потребует, чтобы его дело слушалось в суде присяжных, клянется, что больше никогда не станет подавать апелляцию. Заверяет, что в следующий раз ни за что не попадется. И — как бы то ни было, я невиновен! Через шесть месяцев, наполненных отчаянными попытками не попасться под горячую руку какому-нибудь соседу-убийце, назначенный судом защитник намекает клиенту, что может кое- что устроить. Условное заключение или от года до пяти в тюрьме на севере штата. Подзащитный
